ТЕОРИЯ ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ЦЕННОСТИ И ПРОБЛЕМЫ ОЦЕНКИ ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ В КРИТИКЕ

 

Опубликовано: Современное есениноведение. – Рязань: РГУ, 2021. – № 4 (57). – С. 89–95.

Существование многочисленных философско-эстетических построений и теорий, оперирующих категорией эстетической (или художественной) ценности литературного феномена, потенциально предполагает практический аспект: возможность выработки критериев оценки произведения для литературной критики. Если возможно осознать и описать художественное событие как некоторую ценностно-смысловую определенность в ряду других сопоставимых с ней, стало быть существует и вероятность извлечь те или иные общие принципы, лежащие в основании этого ряда, указать критерии ценности, пригодные для всякого случая. Историзация этого вопроса не опровергает мысль по существу: исторически изменяющаяся теория ценности предполагает свой, пусть изменчивый, но всё же поддающийся описанию горизонт эстетических ожиданий и, опять же, предполагает готовность предложить критерии оценки литературного явления, пусть и в границах эпохи развития художественного сознания.

Эта логика кажется «железной» лишь на первый взгляд – реальные же результаты такой чисто теоретической «выжимки» на деле оказываются ничтожными, и, главное, они мало могут послужить для решения настоящих задач литературной критики как особой социально функционирующей, значимой в развертывании актуального литературного процесса институции.

С чем связан этот парадокс? Дело в том, что стремление обобщить и объять сложное и, поистине, необозримое разнообразие материала заставляет теоретика выходить на предельно высокий, общефилософский уровень абстракции. Здесь могут быть определены такие, например, категории как «воплощение полноты бытия в образе искусства», «совершенство формы», ее сосредоточненность, неизбыточность, гармоническое единство с содержанием и. т. п., составляющее арсенал классической эстетики. В этом же контексте многочисленные писания о единстве создания (созерцания), познания и оценки действительности в художественном целом. Может быть предложен понятийный ряд, адресующий к рецептивной проблематике: вовлечение читателя в событие художественного произведение, способность произвести в сознании реципиента «перезагрузку», актуализировать его самоощущение как участника творческих сил Универсума…

Приведем красноречивый пример выработки подобных философско-эстетических критериев. Известный американский теоретик литературы и искусства второй половины минувшего столетия М. Бердсли (книги «Эстетика: проблемы философской критики», «Эстетическая точка зрения») считает фундаментом эстетических ценностей «эстетические качества» [1, с. 137] и выдвигает идею «канонических эстетических качеств», лежащих в основе любого произведения искусства: единство (unity), сложность (complexity) и интенсивность (intensity). Эти критерии, выделяемые представителем американского перцептуализма, как показал А. Компаньон, корреспондируют со средневековой традицией выделения критериев прекрасного, оформленной еще в рудах Фомы Аквинского (integritas, consonantia, claritas – целостность, согласие,  чистота) [6, с. 289].

 В размышлениях американского теоретика затрагиваются в первую очередь вопросы формы, структуры, но выводят они к проблеме смысла художественного события. Подтверждение эстетической ценности открывается в эстетическом опыте, который свидетельствует о том, что данное событие состоялось. В полемике с антиэссенциалистами, радикально отрицающими эстетическое как специфическую характеристику некоторых явлений (произведений искусства), М. Бердсли настаивает, что специфическая эстетическая ценность всё же существует, и эстетический опыт нельзя свести ни к какому другому опыту.

Он отвергает гедонистические теории искусства: ценность искусства нельзя свести к некому удовольствию, хотя сама способность доставлять специфическое удовольствие (gratification), удовольствие «от внимания к формальному единству» [1, с. 163] – неотъемлемая составляющая художественного произведения. В конце 1970-х- начале 80-х М. Бердсли вообще отказывается от эпитета «эстетический» в характеристике опыта искусства. В работах этого периода он указывает, что описание ценности произведения невозможно без рассмотрения всей аксиологической картины мира человека, включая категорию «смысл жизни» [1, с. 144]. Аксиологический аспект творчества для него наиболее важен. Большинство тезисов эстетика хочется поддержать. Но в ситуации непосредственного их применения в ситуации критической оценки произведения всякий раз потребуется существенная адаптация философско-эстетического аппарата к практике разбора и оценки, по трудности сопоставимая с созданием новой теории. И так при всяком конкретном обращении к художественному феномену.

Иногда при выработке категорий суждения художественного вкуса предпринимаются попытки рассматривать ценность художественного произведения, выходя в более широкий контекст (социальный, нравственный, национально-исторический, психологический). Это приводит к формулировке критериев оценки, исходя из специфики контекста. О природе события искусства, которой определяется истинная ценность и смысл художественно-литературного произведения, приходится на время забыть или, по крайней мере, отодвинуть ее на задний план (например, статья О. В. Волобуева и В. А. Песоцкого [2]).

В указанных выше работах М. Бердсли, ввиду общей прагматически-инструментальной установки в американских гуманитарных науках, также присутствуют размышления такого характера. Эстетик пытается найти некие полезные свойства эстетических переживаний и указывает на прагматически-ценностный аспект опыта творчества, а именно на те следствия, которые возникают при вовлечении человека в художественное событие. Таких «положительных эффектов эстетического опыта» у М. Бердсли описано семь: 1) разряжает стресс и убирает «деструктивные импульсы»; 2) разрешает мелкие конфликты психики; 3) утончает чувства; 4) развивает способность поставить себя на место других и таким образом способствует взаимопониманию людей; 5) психотерапия; 6) открывает понимание других культур; 7) «предложение идеала человеческой жизни». Здесь ценность понимается как полезность. 1-ое, 2-ое и 5-ое можно объединить широко мыслимым понятием «психотерапия»;  3-е, 4-ое, 6-ое связаны с пониманием «другого» в философско-диалогическом плане; 7-ое поясняет способность искусства формировать в человеке «проект будущего», «сценарий» жизнедеятельности.

Концепция искусства М. Бердсли в этом месте во многом инструментальна, т.к. ценность творчества заключена не в нем самом по себе, а в результатах его социального функционирования и воздействия на человека: «эстетический опыт… способствует внутренней интеграции и гармонизации отношений человека со средой» [1, c. 145]. Опровергать эти «следствия» мы не станем, всё сказанное искусство порой, действительно, способно дать. Но только ли искусство способно дать это? Наконец, можно ли привлечь эти «следствия» к оценке произведения с позиции литературной критики? По-видимому, нет, т.к. присутствие названных эффектов не обеспечивается именно художественностью и, главное, – не обеспечивает её.

В философии искусства традиционно выделяется ряд эпистемологических категорий, сопутствующих определению ценностно-смыслового своеобразия художественного произведения: новизна открытия, познание целостности бытия через создание его частного образа, опять же узнавание своего истинного я, возвращение к себе через переживание действия искусства, катарсис. О познавательном потенциале художественного творчества размышляет, например, Н. К. Гей: «Эстетическая ценность и художественное открытие… предполагают друг друга. Эстетическая значимость произведения неотделима от понимания вклада, который сделан именно данным произведением в освоение мира…» [3, с. 352]. Этот ценностный критерий сближает искусство с наукой и, особенно, с философией (например, у немецких романтиков и в классической философии этого периода). Такое обоснование эстетической ценности вообще присуще построениям, вырастающих на почве классической новоевропейской философии, для которой гносеологическая проблематика преобладает над любой другой (онтологической, аксиологической…). Но художественное творчество – не философия, и способно ли присутствие этого познавательного начала в произведении стать аргументом в ценностном суждении эстетического вкуса? Едва ли.

Многочисленные списки, всякий раз венчающие работы, в которых осуществляется попытка сформулировать критерии оценки (укажем для примера работы А. С. Жантаева [4], Е. В. Поповой (раздел ее диссертации, посвященный об художественной оценке) [8], Ю. В. Мацкевич [7]) в принципе варьируют, в зависимости от философско-эстетической традиции, из которой исходят, тот или иной набор понятий, главная проблема которого всякий раз заключается в невозможности напрямую применить его к анализу произведения и установления его статуса (обладает ли оно специфической ценностью).

Это применение требует, прежде всего, обращения к анализу уровня поэтики, пристального внимания к стилю, рассмотрению текстовой данности в самых разных отношениях, т.е. настолько существенной адаптации философско-эстетических категорий к конкретному произведению, что всякий раз приходится вырабатывать специальный литературно-критический инструментарий, специальную теорию для каждого конкретного произведения. И уровень поэтики только один из необходимых к рассмотрению. Причем, очевидна негарантированность успеха и в этом предприятии: хорошо осознаваемый категориальный аппарат философской эстетики сам по себе не обеспечивает ни глубины, ни точности литературно-критического жеста, его подлинности. По-видимому, нужно признать существенную роль такого фактора как литературно-критический талант, который сродни таланту литературному. Так что порой природное чувство и интуиция читателя обеспечивает лучший результат в деле литературно-критической оценки произведения, чем академическая выучка и фундаментальная философско-эстетическая база.

Но в этом случае мы приходим к полному признанию относительности и субъективности жеста критика, что не соответствует ни целям критики, ни ее реальному авторитетному положению в читательской среде, способности действовать убедительно и вызывать доверие, несмотря на невозможность верифицировать или окончательно объективировать ее результаты.

Уже упоминавшиеся выше американские антиэссенциалисты 1950-80 гг. (Маргарет Макдональд, Хелен Найт, Стюарт Хэмпшер, Морис Вэйц и др.), по словам польского комментатора Б. Дземидока [1, с. 31], довели до предела мысль о невозможности определить сущность искусства ни прямым путём определения, ни описательно, характеризуя природу переживаний, возникающих при встрече с произведением искусства. Отсюда их пессимистический вывод: «Художественной критике вовсе не нужны общие критерии оценки, установленные эстетикой. Критики должны сосредоточиться на стремлении к вскрытию сути уникальности и ценности конкретных произведений» [1, с. 20]. С точки зрения антиээенциалистов общая теория искусства не нужна и даже не возможна, она не схватывает самого существенного в нем.

К этой точке зрения склоняется и французский теоретик А. Компаньон, который также связывает проблему литературно-критической оценки, в первую очередь, с ее субъективным характером. Неизбежная субъективность оценки, по его мысли, высказанной в известном труде, приводит неутешительному скептицизму по отношению к положительному описанию эстетического переживания и «трагическому солипсизму». Sensus communis (общие ощущения), в возникающие при восприятии художественного произведения носят «случайно-эмпирический» характер и не могут быть «ни универсальными, ни априорными».

Мыслитель настаивает, что всякое чтение и вслед за этим «всякий литературоведческий труд зависит от некоторой системы предпочтений, осознанной или нет» [6, с. 262], т. е. коренятся в мировоззрении, предшествующем чтению. Эта логика, вообще, приводит к позиции абсолютного аксиологического релятивизма и рискованному утверждению, что произведение само по себе ценностью не обладает, ее, дескать, привносит реципиент (или еще хуже, сообщество реципиентов). И, соответственно, понятие художественной ценности «не обладает никакой теоретической релевантностью» [6, с. 272]. В финале главы своего «Демона теории», посвященной ценности, теоретик делает неутешительный вывод: «Литературная ценность не поддается теоретическому обоснованию – это предел теории…»

Размышления А. Компаньона неотступно требуют некоторых уточнений. Вообще, связь эстетической ценности в первую очередь с субъектом не вызывает желания спорить. Не важно, будем ли мы настаивать, что эта ценность связана с фигурой автора, или, наоборот, с фигурой читателя, или если мы станем описывать ценностное отношение, возникающее в связи с художественным произведением, в категориях классической философской эстетики или с опорой на этику диалогизма,  – от субъектности нам не уйти. Однако из этой связи ценности с субъектом не следует утверждение «невозможности рационально определить ценность» [6, с. 271]. И тем более, неправомерно на этом основании вводить понятие «эстетической иллюзии», в котором напрочь отрицается реально существующие основания для утверждения ценности художественного произведения. Очевидная связь категории эстетической ценности с субъектной сферой не свидетельствует об ее «иллюзорности», или релятивности, из субъективизма суждения вкуса не вытекает «релятивизм ценности».

Эта проблема была глубоко осознана еще в «Философии искусства» (1909) Б. Христиансена. Эстетик различает «ценность», укорененную в субъекте, и «суждение» – оценку, которую субъект способен осуществить с опорой на ценности внутреннего опыта или пренебрегая ими. Оценка зависит от ценности, но может и противиться ей. Так, Б. Христиансен обращает внимание на изменчивость предпочтений в искусстве у одного  и того же человека и отмечает при этом, что, изменяя своё мнение в оценке произведения, «мы вовсе не думаем, чтобы от нашего суждения зависела ценность вещи, чтобы со сменой оценок изменялась и ценность». Ценность не привносится субъектом в произведение, как нечто случайное, частное, но всё же внутренний конечный критерий ценности, «принцип ценности» заключен именно в субъекте [10, с. 12]. Если этого внутреннего критерия конкретный субъект не обнаруживает, то его произвольное мнение вообще едва ли имеет какой-либо вес и сколько-нибудь релевантно по отношению к произведению искусства. Субъекта, лишенного этого «закона ценностей», Б. Христиансен называет «слепым», неспособным к различению прекрасного и безобразного.

Непростая задача – пройти между крайностями эстетского снобизма, подделывающегося под подлинное понимание прекрасного, и «гипердемократической» вкусовщиной, когда любое частное заблуждение, произвол «слепого» получает право легитимности в отношении художественного феномена. Решение этой задачи лежит на путях возможности взаимопонимания двух (и более) субъектов эстетического суждения даже при различии их эстетических оценок. Б. Христиансен справедливо обращает внимание, что «конкурирующие суждения» способны тревожить субъекта эстетической оценки только в том случае, когда «в них живет тот же закон ценностей» [10, с. 13] (выделено мной – О. М.). Этот «закон» как бы дан свыше, он перекрывает любое проявление частного самоутверждения индивида. Но как его различить?

В суждении вкуса оценка зачастую делается по аналогии с традицией, но это еще не является пониманием искусства в полном смысле слова. Подготовленный критик, опирающийся на традицию и метод аналогии, ощутит «полную беспомощность при встрече с оригинальным созданием новой творческой силы» [10, с. 30], – верно указывает Б. Христиансен. Мыслитель последовательно показывает, что, опираясь на традицию и  «гетерономные оценки» (общественные конвенции, авторитет, традицию) критика искусства вполне может функционировать как институция, но самое существенное в нём доступно лишь «автономному субъекту», оценки которого носят независимый от общественного функционирования произведения свободно-личный характер.

Б. Христиансен различает два аспекта субъективности:

1) нечто глубоко внутреннее, «собственное», имеющее основание в самом субъекте, в его сверхличной глубине, и в этом смысле «автономное» по отношению к внешнему, общественному, диктуемому из вне. Именно таковы подлинные эстетические ценности. Теоретик указывает, что этот автономный характер эстетического запечатлен и в самом слове autor, творческая активность которого не детерминирована причинно-следственной «тканью» внешнего мира, а подчинена исключительно его внутренней воле, связанной со свободными «влечениями» субъекта, с его духовной человеческой природой.

2) привнесенное из вне, случайное влияние чужих взглядов, общественного вкуса, моды и проч. Это второе носит «гетерономный» характер и не может быть положено в основание закона ценностей в настоящем смысле слова, т.к. не связана с подлинной свободой. Субъект, который «вплетен в систему мировой траки, где происходит беспрерывный обмен веществ» [10, с. 17], не обладает автономией, на которой зиждутся ценности.

При том, что эстетическая ценность реализуется только автономным субъектом, Б. Христиансен подчеркивает, что она «не досягаема для произвола» его как частного лица – его воля не управляет этой ценностью. В ней существует некое чувство обязательности, тотальности приятия. Эта необходимость прекрасного как ценности, раз открывшись не может в последующем быть игнорируемой, устраненной, – она обретает безусловную значимость и реальность. Б. Христиансен и здесь настаивает, что субъект не может отрицать открывшуюся ему ценность, «не отказываясь от самого себя» [10, с. 32]. Но непосредственно передать эту ценность другому, просто указав на нее, невозможно. Тот, кто встречается с произведением искусства, должен пройти тем маршрутом, по которому ведет его художник, и открыть в себе самом переживание встречи с прекрасным. В этом смысле эстетические ценности, по Б. Христиансену, «индивидуально значимы, но не общезначимы», для них «не может быть интерсубъективного общего критерия» [10, c. 33].

Существует такой парадокс: считая что-то прекрасным, мы убеждены, что это прекрасно для всех, прекрасно объективно, а не в силу нашего предпочтения. Обретая опыт встречи с прекрасным, опыт эстетического переживания, мы «ожидаем согласия», даже «требуем согласия», потому что этот опыт обретен без каких-либо внешних целей, говоря по-кантовски, «незаинтересованно». Эстетическая ценность относится к той группе ценностей, в которой «оценка выступает в форме долженствования», благодаря чему «индивидуум чувствует, что к признанию этой ценности его побуждает требование, стоящее выше его произвола» [9, с. 150].

Это требование согласия и неправомерность этого требования – ведь эстетическое переживание открывается субъекту непосредственно, а не в интерсубъектной сфере, – приводит нас к проблемному понятию хорошего или дурного художественного вкуса. Сама способность эстетической оценки в этом случае оценивается. И это оценивание уже правомерно относится к межсубъектной сфере, гетерономной области эстетической культуры, которая «предполагает общность ценностей» [10, с. 35].

Здесь мыслитель возвышает культуру и наделяет ее предельно положительным смыслом, утверждая, что «культура это создание ценностей друг для друга». Антиномия «автономности ценностей» (их сосредоточенности в свободном субъекте) и возможности их «гетерономного», «интерсубъективного» функционирования снимается социальной мыслью о согласованности «основных влечений единичных субъектов», их «примирении». Впрочем, будучи и сам не вполне удовлетворенным такой «примирительной» логикой, Б. Христиансен иронично добавляет: «Искусство творит для автономных (читай, свободных – О. М.) умов, но гетерономные должны оплачивать расходы» [10, с. 38].

Следует констатировать, что для критики в ситуации обращения к текущему процессу совершенно небезразличны внеэстетические составляющие вроде социальной значимости (или даже общественного резонанса и злободневности проблематики произведения), и от этого не уйти. Познавательные и моральные оценки произведения искусства не должны становиться предметом суждения вкуса, они не связаны со специфической художественно-эстетической природой творчества, поэтому внешни по отношению к ней и, в сущности, вторичны. Но, приходится признать, что «стерилизация» литературно-критического суждения от этих второстепенных качественных характеристик, обедняет его. Критическое суждение о художественном явлении нуждается во внеэстетической «подпитке».

Все вышесказанное ни в коем случае не означает, что усилия в выработке критериев оценивания художественного произведения бесполезны. Решение некоторых вопросов всегда оставляет чувство неудовлетворенности, но отказаться от их постановки попросту невозможно: по-видимому, проблемы литературно-критической оценки как раз попадает в категорию этих «проклятых вопросов». Поиск «ценностно-событийной сердцевины художественного» [5, с. 8], пригодной для позитивного аксиологического описания, должен быть продолжен.

Список литературы

 

1.      Американская философия искусства: основные концепции второй половины ХХ века / коммент. Б. Дземидока, пер. с польск. Б. Орлова. – Екатеринбург: Деловая книга, 1997. – 320 с.

2. Волобуев О. В. Проблема оценки качества произведения художественной литературы (социально-философский аспект) / О. В. Волобуев, В. А. Песоцкий // Вестник МГОУ. Серия «Филологические науки». – 2013. – № 1. – С. 10–20.

3.      Гей Н. К. Аксиологический аспект метода и стиля // Гей Н. К. Художественность литературы. Поэтика. Стиль: монография / Н. К. Гей. – М.: Наука, 1975. – С. 345–440.

4. Жантаев А. С. О критериях оценивания художественной ценности / А. С. Жантаев // Наука, техника и образование. – Серия «Филологические науки». – 2016. – № 1. – С. 73–75.

5. Казаков А. А. Ценностная архитектоника произведений Ф. М. Достоевского: автореф. дисс… докт. филол. наук по специальности 10.01.01 – русская литература / А. А. Казаков. – Томск, 2012. – 59 с.

6.      Компаньон А. Демон теории: теория литературы и здравый смысл / А. Компаньон; пер. С. Зенкина. – М.: Издательство им. Сабашниковых, 2001. – 334 с.

7. Мацкевич Ю. В. Определение понятия «произведение искусства» и обозначение критериев его оценки / Ю. В. Мацкевич // Искусство и культура. – 2012. – № 3 (7). – С. 13–16.

8.      Попова Е. В. Ценностный подход в исследовании литературного творчества: дисс. докт. филол. наук по специальности 10.01.08 – теория литературы. Текстология / Е. В. Попова. – М., 2004. – 326 с.

9.      Столович Л. Н. Красота. Добро. Истина: Очерки истории эстетической аксиологии / Л. Н. Столович. – М.: Республика, 1994. – 464 с.

10.  Христиансен Б. Философия искусства / Б. Христиансен; пер. Г. П. Федотова; под ред. Е. В. Аничкова. – СПб: Шиповник, 1911. – 292 с.