Сравнительный анализ стихотворений «Некрасивая девочка» Николая Заболоцкого и «Красивые женщины» Антона Бессонова (иллюстрация к размышлению о диалектике содержания и формы в эстетическом).

Одна из ранних работ, оставшейся в черновиках. Иногда использую на лекциях в качестве иллюстрации некоторых тезисов.

Сравнительный анализ стихотворений «Некрасивая девочка» Николая Заболоцкого и «Красивые женщины» Антона Бессонова

(иллюстрация к размышлению о диалектике содержания и формы в эстетическом).

Форма и содержание эстетического по Гегелю

В современной науке о прекрасном, если речь заходит об отношении содержания и формы в произведении искусства, в эстетическом объекте, то, так или иначе, утверждается идея диалектического единства формы и содержания.

По утверждению Гегеля, которое по сей день актуально, «форма есть ни что иное, как переход содержания в форму». Иными словами, форма – это «осязаемое» содержание, момент воплощения, опредмечивания, эманации духовной субстанции в конкретную форму. Момент оформления смысла, кристаллизации  духовного вещества в некоторую форму, момент «осмысливания» формы.

Например, охваченный вдохновением композитор (например, Моцарт) переживает некоторое эмоционально-духовное состояние, оно протекает в нем как некоторая музыка, эта самая музыка и есть то вдохновение, то особое творческое состояние, творческое напряжение, которое переживает автор. В этой музыке для автора слились воедино множество переживаний, смыслов, событий и всегда чего-то еще. Он нечто чувствует, и это нечто обретает форму тех самых звуков. Это ситуация перехода содержания в форму. Содержание переходит в форму – дух обретает форму музыки.

Соответственно содержание, по Гегелю, «это ни что иное, как переход формы в содержание» – обратная ситуация.  Например, ситуация восприятия произведения искусства – человек-слушатель слышит эти вдохновенные звуки, эту музыку (например, 40-ю симфонию Моцарта), так сказать, внимает ей. И через звук проступает нечто большее, вот то самое вдохновенное состояние, которое переживал автор, как бы вновь рождается  уже в слушателе. Это ситуация перехода формы в содержания.

Хотя, мы говорим об одной и той же музыке, об одном и том же произведении, просто смотрим на него с различных сторон. Смысл и ценность заключаются в целом произведения искусства – в данном примере – в самой этой музыке. Точнее, сама эта музыка и есть некое единое формосодержание – смысл и его выражение, бытие и его осознание, состояние творца и воплощение этого состояние в звуке.

 Здесь нет последовательного возникновения содержание и затем обретение им какой-то формы. Эстетическое содержание уже рождается в своей неповторимой форме, само его рождение есть оформление и наоборот – осуществление формы эстетического есть наполнение ее эстетическим содержанием.

Поэтому, кажется, лишено смысла не только искать, где заключена главная ценность прекрасного – в содержании или в форме, но даже и говорить о них как об отдельных частях и сколько-нибудь автономных началах.

А между тем сами поэты, композиторы и художники видят в данном вопросе острейшую проблему. И каждый творец стоит перед необходимостью решить для себя, что имеет больший смысл и как между собой соотносится форма и содержание, внутреннее и внешнее, духовное, наполненное смыслом и внешне красивое, иногда, напрочь лишенное какой либо глубины и смысла.

 В художественной практике, где умозрительным схемам нет места, проблема остаются очень живой. Подходя к данному вопросу, каждый творец отрывает его для себя как будто в первый раз в истории искусства. И, что важно, в каждой конкретной ситуации вопрос решается по-другому.

Чтобы наглядно продемонстрировать остроту проблемы и ее разностороннюю природу, мы произведем сравнительный анализ двух стихотворений, где поэты размышляют о смысле красоты. Первое из них вам хорошо известно – это стихотворение Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка», второе стихотворение, наверняка, вам неизвестное – это стихотворение современного поэта Антона Бессонова «Красивые женщины».

Николай Заболоцкий

Некрасивая девочка

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка.

Заправлена в трусы худая рубашонка,

Колечки рыжеватые кудрей

Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,

Черты лица остры и  некрасивы.

Двум мальчуганам, сверстникам её,

Отцы купили по велосипеду.

Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,

Гоняют по двору, забывши про неё,

Она ж за ними бегает по следу.

Чужая радость так же, как своя,

Томит её и вон из сердца рвётся,

И  девочка  ликует и смеётся,

Охваченная счастьем бытия.

Ни тени зависти, ни умысла худого

Ещё не знает это существо.

Ей всё на свете так безмерно ново,

Так живо всё, что для иных мертво!

И не хочу я думать, наблюдая,

Что будет день, когда она, рыдая,

Увидит с ужасом, что посреди подруг

Она всего лишь бедная дурнушка!

Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

Сломать его едва ли можно вдруг!

Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине её горит,

Всю боль свою один переболит

И перетопит самый тяжкий камень!

И пусть черты её нехороши

И нечем ей прельстить воображенье,-

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом её движенье.

А если это так, то что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Антон Бессонов

Красивые женщины

(ответ О.Р. Миннуллину)

Да, я люблю красивых женщин -

За что их можно не любить?

От них на свете скуки меньше,

Они взрывают серый быт.

Возможно, кто другой стремится

К богатствам внутренних миров,

Не глядя на изъяны в лицах —

Но я к такому не готов.

Не глубоко ль копать придётся?

Не будет ли напрасен труд?

Морочат голову вопросы

И дух сомнения грызут.

А очи, перси иже с ними

Узреет зрячий за версту.

Их формы так легко любимы,

Приятно петь их красоту.

Померкнут очи, свянут перси -

Ничто не вечно Земле.

Так поспеши согреться, сердце,

В красы пылающем костре!

И если кто-то вслух заметит:

«Родной, подумай головой,

Что не тебе сей огнь светит!»

Смеясь, отвечу: «Бог с тобой!

Пусть лошадь думает усердно,

Объёмный напрягая мозг.

А я устал. Мне думать вредно.

Мой мозг коростою порос.

Иду, инстинктами ведомый.

Инстинкты мне велят идти:

Влекут изящные объёмы,

Манят прелестные черты.

Моя любовь добра от Бога —

Бессильна полюбить козла!»

Сказав, пойду своей дорогой,

За той, что взгляд мой унесла.

Моей согретая любовью

Пусть расцветает красота!

В моей кровати изголовье

Пусть свет не гаснет никогда!

Котлеты сделаны из мяса,

Отлиты пули из свинца –

И я люблю твои прикрасы

Лишь до победного конца!

Перед нами не просто два стихотворения на тему красоты, фактически, перед нами две авторские эстетические концепции, две эстетические парадигмы.

«Некрасивая девочка» Н.А. Заболоцкого. Главенство содержания. Содержание проступает в форме.

В первой и них автор настаивает на том, что смысл красоты сокрыт  в глубине, что красота есть некоторая внутренняя духовная составляющая, содержащаяся в человеке (в данном случае в этой некрасивой девочке). За внешней некрасивостью спрятан «красивый» духовный мир, духовная чистота человека, не знающего «ни тени зависти, ни умысла худого», и это глубинное, духовное содержание заполняет все в этом человеке. Здесь содержание как бы превышает и поглощает форму.

Ситуация «чужой радости», которая для этой девочки, «как своя», подчеркивает отсутствие четкой границы «я» и «другого», границы внутреннего мира и мира внешнего, границы содержания и формы. Форма – поверхность, внешнее –  оказывается во власти содержания, поэтому несмотря на «некрасивость» в движениях девочки уже «сквозит» (доносится из глубины и уводит в глубину) «младенческая грация души». За поверхностью проблескивает, «сквозит» глубинное содержание – духовная красота как таковая. В финале стихотворения «некрасивая девочка» оборачивается своеобразной  «нимфой» – содержание переходит в форму и определяет свойства этой формы. Здесь «некрасивость» сменяется грациозностью – безусловно, эстетической характеристикой.

Важно подчеркнуть, что «грациозность» некрасивой девочки открывается перед нами в самом финале – именно здесь внутреннее содержание окончательно захватывает форму и стирает границы формы и содержания. А до этого вся «красота» некрасивой девочки сосредотачивалась как бы не в собственно эстетической плоскости, а в плоскости этической – речь шла о нравственной чистоте девочки и о ее способности радоваться бытию как таковому, радоваться счастью быть и радоваться радости других.

Затем автор моделирует ситуацию предстоящей жизненной драмы этой девочки – дескать, чистота неизбежно исчезнет, она поймет, что «она всего лишь бедная дурнушка». Хотя автор и говорит нам, что ему хочется верить, что этого вмешательства мира в чистую душу девочки не произойдет, в интонации заложена невероятная горечь и понимание неотвратимости столкновения грубого реального мира и чистоты, внутренней красоты «некрасивой девочки».

Вот это болезненное человеческое желание автора верить, что «сердце не игрушка…», что нравственную чистоту не победить, и сознание реальной неотвратимости кризиса этого состояния, сознание уязвимости этой внутренней красоты, в совокупности создают мощное этическое напряжение и сильнейший эстетический пафос. И «камень», действительно, «перетапливается» и красота торжествует.

Заболоцкий стремится утвердить идеал внутренней, духовной красоты как таковой – в некрасивой девочке нет ничего для воображенья («нечем ей прельстить воображенье») – по сути, нет выразительного, внешнего, того, что имеет отношение к форме и только после уже отсылает к содержанию.  В ней есть содержание как таковое, которое «сквозит в любом ее движеньи». То есть в ценностном смысле есть только глубина, только содержание и нет поверхности, нет ценности формы – таково устремление Заболоцкого.

Ясно, что форма тоже оказывается значимой – «грация» есть некоторое формосодержание, здесь Заболоцкий делает невольный шаг навстречу форме – этого требуют законы красоты, и некрасивая девочка кажется нам уже не такой уж некрасивой. К тому же сама идея показать красоту внутри некрасивости содержит в себе именно формальный «выразительный» компонент. Диалектика (единство и непреодолимое противостояние) формы и содержания здесь на лицо.

И все же главное в эстетической концепции  Заболоцкого – это именно внутреннее, глубинное  духовное содержание, которое способно побеждать любую форму и «сквозить» через форму.

«Красивые женщины» А.Э. Бессонова. Главенство формы. Форма становится содержанием.

Теперь посмотрим под намеченным углом зрения на второе стихотворение. Эстетическая концепция Бессонова вступает в диалог с концепцией Заболоцкого и представляет собой некоторый радикально противоположный взгляд на сущность эстетического. Однако парадоксальным образом противоположные эстетические концепции все же имеют общий знаменатель.

Автор настаивает на первичном значении формы в эстетическом объекте. Лирический герой стихотворения предстает, так сказать, духовно ленивым существом. Ему не хочется вникать в «богатство внутренних миров», «глубоко копать», это кажется ему «напрасным трудом», и он со вздохом сообщает, что он к такому духовному труду «не готов» - ведь в конечном счете никто не даст гарантии, что за «изъянами в лицах», в глубине, проступит нечто большее, чем есть на поверхности. Ценность глубины, которая традиционно принимается за аксиому, предстает ему иллюзорной, а внутренне духовное содержание, исполненное красоты, видится фикцией. Герой инертен, даже апатичен, однако вместе с этим способен к нетривиальным рассуждениям.

Он признает существование красоты и ее безусловную ценность, но для него она целиком сосредоточена на поверхности, в форме. Он понимает уязвимость своего подхода и начинает рассуждать, что, дескать, понятно «ничто не вечно на земле», формы изменчивы, внешняя красивость (здесь даже где-то эротичность) угаснет – «померкнут очи, свянут перси» - но это не меняет дела. И он рекомендует попытаться уловить мимолетную внешнюю красоту, ощутить и насладиться ею, пока она не исчезла бесследно. Здесь герой кажется нам неким гедонистом.

Но следом мы узнает, что это не так: ситуация мимолетности и поверхностности красоты осложняется тем, что она как бы и не герою адресована. Внешняя красота красивых женщин, точнее говоря, их «красивость», как бы предназначается кому-то другому, а у героя, кажется, и нет шансов вполне насладиться этой земной красотой «красивых женщин». И в этот момент становится ясно, что поверхностный взгляд героя на красоту «красивых женщин» несколько тоньше, чем какое-то житейское любование или жажда обладания. Он оказывается как бы на обочине бытия и здесь проявляется некое особое «поверхностное» эстетическое видение.

Игнорируя и отмахиваясь от «житейского» замечания «не тебе сей огнь светит», герой как бы указывает на всеобщую значимость этой внешней красивости (кстати, возвышенное «огнь» в сочетании со «светит» - а не, например, «сияет» или «мерцает» - явно профанирует возвышенное, низводя его через обыгрывание к обыденному, даже сниженному). Для него не оказывается не важно «светит» ему или «не светит» - эта внешняя красивость абсолютна, общечеловечна, а значит и к нему тоже имеет общечеловеческое и в то же время глубоко личное  отношение.

Взгляд героя оказывается не то чтоб выше взгляда того, кто дает ему замечание, а попросту шире. Герой не становится глубже, не погружается в духовность внутреннего содержания, он «идет инстинктами ведомый», герой не видит ничего кроме поверхности, но эта поверхность абсолютизируется,  становится для героя единственным и абсолютным измерением бытия – измерением эстетическим.

Особая ограниченность, я бы сказал, «притупленность» кругозора героя странным образом дает именно эстетическое видение: не случайно вдруг в стихотворении появляются «классические», даже пушкинские строки, естественно, обыгранные в свете «поверхностного» видения: Влекут изящные объемы, Манят прелестные черты.

Героя охватывает исключительно эстетическое состояние. Кажется, что герой приобретает одномерное существование – он видит только красоту, красота становится естественным содержанием бытия героя: Моя любовь добра от Бога –  Бессильна полюбить козла. Теперь для него существует только эта красота, эта одномерная (но при этом «добрая» любовь – здесь творчество, эстетическое видение, эстетическое бытие, и естественно, сама любовь).

Вот это внешнее, формальное, «поверхностное» становится главным содержанием и захватывает духовность и бытие целиком. Здесь форма есть бытие содержания непосредственно данное и, кажется, что и нет никакого содержания, а есть одна совершенная форма. Финальное «Котлеты сделаны из мяса, Отлиты пули из свинца…» является как бы прямым указанием на то, что внутри то же самое, что и снаружи, что вообще нет никакого «внутреннего», «скрытого», «тайного», «иного» - попытка проникнуть в глубину с поверхности оборачивается ни чем иным как движением по поверхности, попытка уйти от формы ни к чему не приводит. Ничто ни к чему другому не отсылает и не говорит о «глубинных», неочевидных ценностях.

 Однако сама поверхность, сама форма становится содержательно значимой и ценностно-наполненной, сама форма, которая, кажется, ничего в себе не содержит и здесь ни к какому другому (высшему или глубинному) смыслу не отсылает обладает эстетической ценностью и является по сути самим эстетическим содержанием.

Итоги

Как мы видим, каждый автор по-своему решает вопрос отношения формы и содержания в эстетическом, однако их диалектическое единство  неизбежно сохраняется даже при таких радикальных подходах. У Заболоцкого через внешнюю некрасивость девочки начинает «сквозить» «грация души»: содержание проступает сквозь форму. У Бессонова внешняя красота обретает бытийный смысл для лирического героя, становится единственным содержанием  эстетизирующегося бытия лирического героя – становится эстетическим содержанием.