Доклад можно прочитать здесь:
http://holos.org.ru/2010/literaturovedcheskij-seminar-28-x-2010-o-r-minnullin-lirika-kak-literaturnyj-rod-stanovlenie-kategorii/
Расшифровка выступления и полемики
http://holos.org.ru/2010/literaturovedcheskij-seminar-28-x-2010-o-r-minnullin-lirika-kak-literaturnyj-rod-stanovlenie-kategorii/
Расшифровка выступления и полемики
Научный семинар
(28.10.10)
Обсуждение исследования Олега Рамильевича Миннуллина
«Лирика как литературный род: становление категории»
Миннуллин О.Р.
Александр Владимирович Домащенко предложил любопытную классификацию научных семинаров – бартовский и гадамеровский. В первом случае слушатель полемизирует с оратором со своей позиции, во втором – слушатель стремится стать на точку зрения высказывающегося, вжиться, вникнуть, вчувствоваться в нее и усилить после этого акта «вчувствования».
В прошлый раз нам был предложен гадамеровский тип семинара, как более продуктивный, по мнению выступающего. Но для нашего научного сообщества очевидно привычнее тот тип, когда каждый слушатель говорит со своей единственной, ответственной позиции, обращаясь к позиции «другого» именно как к позиции «другого». Поэтому гадамеровский семинар в прошлый раз не получился.
Между тем сама идея объединения общающихся ученых, настройки на продуктивный диалог и усиление основного выдвигаемого тезиса (того, что говорит главный оратор) весьма привлекательна, поэтому я решил, несколько изменив акценты, все же попытаться реализовать гадамеровский тип семинара. Каждый слушатель остается на своей единственной ответственной позиции, максимально стремясь понять говорящего, а сам оратор – и это ключевой момент – воспринимает то, что звучит относительно сказанного им, как слова, цель и смысл которых помочь ему и всему научному сообществу достигнуть предельно возможной в данный момент истинности, объективности, научной ценности в общем поиске.
В свете этого даже самая разгромная критика, самое остро полемическое выступление, представляются благожелательными и преследующими цель не «самоутверждение обособленного индивида», а усиление компонента истинности в выступлении оратора – даже указание на слабые моменты, это вместе с тем и указание на возможность их усиления. Все дело в восприятии и благожелательном настрое на продуктивный диалог и поиск пути к объективности.
Формат нашего семинара – это предзащита диссертации, обсуждение на кафедре. Из этого будем исходить, сохраняя все ролевые моменты и то, что предусматривает регламент такого обсуждения.
Чтобы сэкономить время, я буду читать доклад. Это займет примерно 20 мин.
Из заглавия диссертационного исследования – «Лирика как литературный род: становление категории» – следует, что об актуальности здесь можно говорит в двух аспектах: 1) с точки зрения актуальности изучения категории литературного рода и выработки методологического аппарата, который позволит адекватно подходить к этой важнейшей теоретико-литературной категории; 2) с точки зрения актуальности изучения лирики как одного из литературных родов. Лирическая поэзия в последние десятилетия изучается весьма активно. Однако множественность подходов к исследованию лирических произведений требует согласования пестрого методологического хаоса и осмысления наиболее ценного научного опыта с дальнейшей перспективой развития и уточнения накопленных знаний.
Семиотический подход (Ю.И. Левин, Ю.М. Лотман, Е. Фарыно), развитие гегелевского понимания лирического рода (Л.Я. Гинзбург, Т.И. Сильман, В.Д. Сквозников), диалогическая теория лирики (М.М. Бахтин, С.Н. Бройтман, Б.О. Корман), лирика в свете теории целостности (М.М. Гиршман, В.И. Козлов), идеи постструктурализма (М.Л. Гаспаров, Ж. Женетт) – все это конфликтно уживается в едином научном дискурсе. Разные теоретические системы выдвигают в качестве основополагающих различные категории, понятия, термины со своей историей и морфологией. Этот пестрый хаос требует осмысления и придания ему стройности.
Цель данного диссертационного исследования – выявление основных факторов, определяющих специфику лирики как литературного рода в процессе ее становления, путем исследования проблемных центров этого становления.
Поставленная цель предусматривает решение следующих задач:
1) изучение категории литературного рода как многомерной динамической целостности;
2) изучение лирического рода как многомерной динамической целостности:
- выявление и изучение родоформирующих категорий (родового «ядра») лирического рода, исследование генезиса и взаимодействия этих категорий в исторической перспективе;
- теоретическое обоснование и исследование категорий «подлинности», «диалогичности» и «субъективности» как фундаментальных категорий лирики;
- изучение «механизмов» эстетического завершения в лирическом произведении;
- теоретическое обоснование и исследование категорий «бытие-сознание», «причастность», «присутствие», «идентичность лирического субъекта» как сущностных категорий, характеризующих произведения, принадлежащие к лирике.
Объектом исследования выступают лирические произведения В. Соколова, Л. Костенко и других поэтов ХІХ – ХХ столетий.
Предметом исследования является становление категории лирического рода литературы, изменения, происходившие внутри лирики как многомерной динамической целостности, процессы развертывания родоформирующих сил (осмысляемых в качестве категорий), определяющих облик и внутреннюю меру лирического рода, от зарождения лирики и до современности.
Теоретико-методологическая основа диссертации. В работе при базовой ориентации на теорию художественной целостности, разработанную М.М. Гиршманом, применяются также генетический (О.М. Фрейденберг), историко-типологический (С.С. Аверинцев, С.Н. Бройтман, А.Н. Веселовский, Э.Р. Курциус), герменевтический (Ф.Ф. Шлейермахер, Г.Г. Шпет), структурно-семиотический (М.Л. Гаспаров, Ж. Женетт, Ю.И. Левин, Ю.М. Лотман, Е. Фарыно) методы.
Научная новизна полученных результатов состоит в том, что в работе впервые осуществлен системный анализ лирического рода литературы как многомерной динамической целостности. Также впервые систематизирован категориальный аппарат, формировавшийся в процессе становления лирики как рода, в категориях и понятиях теории художественной целостности.
Результаты диссертации опубликованы в 5 специализированных научных изданиях (ВАК). Диссертация состоит из Введения, пяти разделов, Заключения и Списка использованных источников (200 позиций). Общий объем работы 215 страниц, из них 196 страниц основного текста.
Первый раздел посвящен выработке методологического подхода к категории рода литературы как многомерной динамической целостности.
О многомерности литературного рода можно говорить уже потому, что родовая парадигма включает в себя три относительно автономных целостности (эпос, лирика, драма), каждая из которых имеет свою «внутреннюю меру», свои внутриродовые отношения, пронизанные внутриродовыми силами (артикулируемыми через категории), что не имеет прямого, «механического» соотнесения с «внутренними мерами» других родов.
Родовое начало пронизывает все уровни структуры художественного произведения и определяет отношения разного порядка. Родовое начало существует не как цельный неделимый атом, а как подвижная сумма подвижных родообразующих категорий в свою очередь пронизывающих все уровни художественного целого.
Литературный род является историко-типологической категорией, т.е. диалектически совмещает неизменный родовой идеал и некоторую подвижность, изменчивость отношений внутри этого идеала. Род способен к динамике благодаря подвижности отношений достаточно устойчивых родоформирующих категорий. Динамика внутриродовых категорий, как правило, реализуется через развитие «категориальных гнезд» – появление и эволюцию категорий близких, родственных ключевым категориям. В рамках этих понятийных связок происходит конкретизация, уточнение, незначительное приращение родового смысла и постепенное оттеснение в глубину рода неактуальных смыслов (которые, однако, в любой момент могут вновь открыться, они не уходят полностью).
В каждом конкретном роде изначально, как в энтелехии, заложены все возможности его последующего становления. Родоопределяющие категории, выражающие ключевые отношения внутри конкретного литературного рода, в том или ином виде уже изначально присутствуют в лирике, в эпосе и в драме. В первичном виде родоформирующие категории существуют синкретично как единая «сумма», дающая лирическое, эпическое или драматическое. Однако в процессе развития рода наиболее актуальными становятся отдельные родовые начала, другие же родоформирующие силы уходят в глубину родового содержания. Благодаря подвижным отношениям подвижных категорий осуществляется каждый конкретный род литературы как многомерная динамическая целостность.
Опираясь на то понимание литературного рода, к которому мы пришли в первом разделе, во втором мы обращаемся к осмыслению специфики лирики. Очерчиваем присущую лирике внутреннюю «систему координат», формулируем «генетический код лирики, в разных формах воспроизводящийся на протяжении всей ее… истории» (С.Н. Бройтман). Выражением этого «кода» в нашей работе являются родоопределяющие силы, изначально присущие целостному, энтелехийному явлению, каковым является лирический род литературы.
Учитывая опыт исторической поэтики и герменевтики, мы пришли к выводу, что внутриродовые категории изначально присутствуют в лирической поэзии, т.е. обнаруживают себя в ее древнейших формах. На протяжении последующего становления лирического рода категории будут развиваться, видоизменяться, уходить в глубину родового содержания или, наоборот, служить в качестве родовых «определителей». Данные категории существуют не как последовательность исторически сменяющихся оснований, а как всегда актуальное соприсутствие родовых начал в лирическом целом.
Для выделения родообразующих категорий мы обратились к классической архаической лирике – древнегреческой лирической поэзии. Обращение к ней позволяет увидеть эти категории в ситуации их зарождения, одномоментной проявленности и изначальной органической взаимосвязи (в древнегреческой лирике содержится все, что в будущем явится в той или иной форме в лирике европейской).
В результате обращения к ранней греческой поэзии мы выделили три ключевые родоопределяющие категории, пронизывающие все уровни родовой целостности лирики и распространяющиеся на все стороны художественного целого отдельного лирического произведения. Таковыми категориями являются: подлинность, диалогичность и субъективность.
Подлинность составляет особую укорененность лирического произведения в неэстетически переживаемом бытии. Изначально лирическое слово носит мифотворческий, а также магически-сакральный характер, следы чего остаются в лирике навсегда. Мир, «входящий» в архаическое лирическое произведение, не становится автономным от подлинного мира, а существует в диалоге поэтически-воссозданного и подлинно-реального. Это отражается на структуре лирического целого, установке восприятия лирического произведения, его смысле. Лирическое высказывание стремится выйти за собственные пределы (посягает на внеэстетическую сферу) в реальное бытие и только таким образом вполне существует как специфическое художественное.
Лирический поэт выступает своеобразным охранителем бытия. Его слово (лирическое высказывание) изначально сближается по онтологии со словом оракула, предрекающего будущее. Это слово укореняет новое в наличном бытии, обновляет бытие. Событие лирического высказывания открывает бытию путь к постоянному подтверждению его законосообразности, незыблемости его оснований.
О диалогичности лирики можно говорить уже потому, что в лирическом произведении не один субъект речи, а, как минимум, двое (поэт и Муза). Диалогическая природа лирики коренится в самих предпосылках лирического высказывания. Эти предпосылки связаны с «выговариванием» божеством бытийных смыслов, которое осуществляется как напряженный диалог сознаний, выражаемый понятием «одержимости».
Поэт в архаической лирике подобен медиуму. Только через диалог субъектов различного онтологического плана – смертного человека и бессмертного божества – может состояться поэтическое высказывание во всей полноте смысла, когда человек оказывается причастным миру богов и получает бессмертие, и божественное начало вполне воплощается и раскрывает себя миру конечного. Это основное отношение, предельно четко артикулированное в раннегреческой лирике, будет в том или ином виде актуализироваться на протяжении всего становления лирики как литературного рода, составляя один из основных ее «кодов».
В Разделе 3 «Подлинность как фундаментальная категория лирического рода литературы» осуществляется детальное исследование категории лирической подлинности в историческом становлении лирики.
Изначально лирическое слово «имеет не условно-поэтическую, а субстанциональную модальность» (слова Бройтмана), однако в процессе исторического развития лирика оказывается включенной в миметическую парадигму поэзии. Происходит встреча двух различных принципов поэтического творчества в рамках единой целостной общности, каковой является лирический род литературы. В истории литературоведческой мысли данная ситуация четко артикулируется в полемике Ш. Батте и И.А. Шлегеля о подлинных и вымышленных чувствах в лирике (подробно описано у Ж. Женетта).
Встреча миметического принципа поэзии и лирической подлинности приводит к переосмыслению и преобразованию оснований лирической поэзии. Лирическая подлинность в Новое время понимается уже не как бытийная, а как поэтическая, определяющая ряд структурных и смысловых установок в художественном целом. В лирическом произведении теперь каждый раз начинает чувствоваться напряженное противостояние двух несводимых одна на другую моделей поэтического воссоздания мира, по-своему переживаемое в каждом отдельном акте творчества. Отношения изображения мира и явления мира в лирике приобретают проблемный характер.
Это находит свое выражение в явлении двойной дискурсивности. Мир лирического произведения, наследуя исконную укорененность в подлинном бытии, стремится сохранить свой онтологический статус. При этом миметическое начало определяет смысл мира лирического произведения как художественного образа, воссозданного в поэтическом языке. В первом случае мир в лирике переживается как подлинное бытие, во втором – как подражательный художественный образ. Однако два эти начала не «разрывают» лирическое произведение, а в каждом отдельном акте творчества взаимообращаются и образуют «уровни» диалогически существующего мира произведения.
Двойная дискурсивность реализуется в специфической двойственной структуре лирического субъекта. Субъект существует как бы вдвойне: как творящий и как сотворенный, как укорененный в «нейтрально-бытийной области» художественного образа (А.Ф. Лосев) и как укорененный в бытии.
Автор и герой в лирике открыты навстречу друг другу, поэтому в лирическом произведении оказывается возможным смещение планов эстетического видения мира и переживания мира как подлинного.
Можно говорить об особой мифопоэтической природе лирического субъекта, его укорененности за пределами эстетической сферы, в подлинном бытии. Это бытие в свою очередь оказывается некоторой идеальной сферой, соединяющей мир поэзии, мир истории, биографии и мир поступка. Два дискурса – эстетико-поэтический и внеэстетический, бытийный – сходятся здесь в едином мифопоэтическом пространстве лирического целого.
Двойная дискурсивность также определяет особый коммуникативный статус лирического высказывания и специфику позиции воспринимающего в структуре лирического целого. Субъект-реципиент, укорененный во внеэстетической области, не является «случайным». Его присутствие, место в структуре художественного целого и даже смысловые пределы этого субъекта строго регламентированы самой этой структурой. Однако данный «живой» субъект находится с другой стороны границы «искусство-реальность». Особенностью структуры лирического произведения оказывается эта предварительно заданная необходимость включения в целое «неготового» компонента – сознания, укорененного в подлинном бытии. Благодаря этому оказывается возможным вечно длящееся продолжение и становление художественного целого лирики за пределами раз и навсегда данного текста. В лирическом произведении именно реальный «Другой» может осознать, пережить в своем духовном опыте и интерпретировать художественно воссозданного лирического субъекта как живого автора-человека, вернуть лирике изначальное измерение подлинности.
В подразделе «Эстетическое завершение в лирике» описываются «механизмы» поэтического моделирования художественного мира. Описание осуществляются на материале поэзии В. Соколова и Л. Костенко. Двойной дискурсивностью определяются две модели построения художественного мирообраза, два «механизма» эстетического завершения в лирике: поэтическое жизнетворчество и лирическая эстетизация реальности. Каждый способ проявляется как доминантное начало в лирическом произведении, определяющее путь смыслового развития и структурные особенности художественного мира данного конкретного произведения.
Четвертый раздел посвящен исследованию лирической субъективности и ряду связанных с ней категорий, которые получили наиболее интенсивное развитие в работах представителей немецкой классической эстетики (Г. Гегеля, Ф. Шеллинга и др.) и у теоретиков литературы, наследующих идеи немецких классиков (Л.Я. Гинзбург, Т.И. Сильман, В.Д. Сквозникова, В.Е. Хализева).
В центре гегелевской «теории лирики» лирический субъект и его внутренний мир. Лирический субъект зачастую предстает у мыслителя нерасчлененно: уровень эстетической активности автора-творца, реальность поэта и горизонт существования лирического героя предстают в качестве непротивопоставленных моментов единого смыслового целого. Г. Гегель использует понятия «лирическое единство» и «субъективная целостность». Общий смысл этих понятий состоит в особом «нерасчлененно-напряженном» единстве направленной на предмет эстетической активности субъекта (созерцающего эстетического сознания) и переживания бытия в качестве «чувствующей натуры».
Мы предложили понятие, характеризующее специфическую структуру художественного мира лирического произведения, выражающее «размытость» границы между миром вещей и переживаний Я с одной стороны и эстетически созерцающим этот мир и эти переживания субъективным сознанием, с другой стороны. Это понятие – лирическое бытие-сознание.
В этом же разделе рассматривается понятие лирической причастности. Причастность это способ существования лирического субъекта, характеризующийся принадлежностью его бытия-сознания духовно-смысловой области, которая превышает это сознание. Данная область видится субъекту в качестве несомненной ценности. Причастность – это организующий принцип лирического целого.
Последний раздел посвящен категории диалогичности в лирике. Теоретический интерес к этому древнейшему началу лирической поэзии на обновленных основаниях возрождается в ХХ веке.
Наиболее распространенным в современном литературоведении является представление, согласно которому диалогичность в лирике следует понимать как «интерсубъектность» (термин Бройтмана), как отношение между субъектами, через которое реализуется смысл произведения.
Следует говорить о выделении двух уровней осуществления интерсубъектных отношений в лирическом целом: 1) уровень ценностных контекстов, картин мира героев (горизонтальный уровень); 2) уровень отношений автора и героя (вертикальный уровень). В первом случае актуализируются отношения между субъектами геройного плана, и сквозь это отношение, встречу «живых», мыслящих и переживающих сознаний проступает целостный смысл произведения, и становится явленной творческая энергия автора-творца. Второй диалогический уровень сформировался на базе древних отношений поэта и Музы. Данная диалогическая взаимосвязь выявляет отношения онтологически различных субъектов – автора и героя.
К представлению об интерсубъектности как структурном и смыслоорганизующем принципе лирического целого примыкает понятие поэтического присутствия. Присутствие – это актуальное участие инобытия в творческом акте, в творении поэтического смысла, который носит диалогический характер и поэтому не может быть умещен в пределы одного сознания поэта.
В качестве важных понятий, описывающих непосредственное воплощение диалогической природы слова в лирике, выступают понятия «поэтическое многоголосье» и «чужое слово» (Корман). Лирическое многоголосье это стилистически выраженное присутствие в пределах одного лирического высказывания разных субъектных интенций, различных ценностных позиций, несхожих картин мира, взаимодействующих друг с другом.
В лирике уровни сознания и бытия субъекта неотделимы друг от друга. Поэтому «инобытие субъекта» может быть понято не только как отличный от носителя сознания «другой» субъект. Инобытием по отношению к лирическому субъекту может явиться непосредственно «внешний мир».
Наконец, лирический субъект может быть понят как пространство соприсутствия и борьбы глубинных бытийных сил, тех начал, на которых зиждется бытие. Рождение уникального поэтического смысла может быть понято как «переживание» соприсутствия предельных оснований мира, крайних противоположностей.
Обращение к поэзии Л. Костенко позволило исследовать диалогическую взаимообращенность крайних онтологических противоположностей – бытия и небытия, отношение которых составляет некое предельное основание лирического произведения. Бытие и небытие переживаются поэтическим сознанием как неотъемлемые моменты созидаемого художественного мира, как его напряженное смысловое «ядро», определяющее структуру целого в лирике.
Такова общая картина родоопределяющих категорий лирики в процессе становления лирического рода литературы.
Кораблев А.А.
Спасибо. Вопросы докладчику.
Федоров В.В.
Одной из определяющих лирику как род литературы характеристик, вы указали диалогичность. Можно ли на этом основании считать произведения древнерусской литературы, где не обходится без обращения к Богу (к аналогу Музы), к божеству – диалогичными? Это диалог по-вашему? В чем состоит специфика лирического диалогизма?
Миннуллин О.Р.
Лирический диалогизм может проявляться на различных уровнях художественного целого. То, что между поэтом и Музой в древнегреческой лирике устанавливаются диалогические отношения понятно и достаточно обоснованно в науке. Этот факт изучен в ряде исследований: например, у О.М. Фрейденберг «Происхождение греческой лирики», у М.Л. Гаспарова «Древнегреческая хоровая лирика», С.Н. Бройтман «Лирика в историческом освещении» и другие.
Домащенко А.В.
Это совсем не очевидно. То, что поэт и Муза находятся в диалогических отношениях, - вопрос совершенно не решенный, это не аксиома.
Миннуллин О.Р.
Мне представляется, что поэт и Муза существа различного онтологического плана. Характер отношений между ними определяется как «одержание», одержимость поэта Музой, поэтому и слово поэта в древнем гимне диалогично. Диалогический характер проявлен уже в зачине гимна, где представлено обращение поэта к Музе – здесь есть и присутствие различных начал и их взаимообращенность, диалог.
На месте отношений поэта и Музы в новейшей лирике формируются диалогические отношения автора и героя.
Далее. Особое значение для структуры архаического лирического целого имеет позиция воспринимающего. Изначально воспринимающий включен внутрь хорового единства, он часть хора, который воздвигает гимн. Реципиент не воспринимает себя в качестве «другого», он изнутри причастен хоровому действу. Но позже с постепенным разрушением этого типа сознания (синкретического) воспринимающий выделяется из хора. Эта граница проявлена уже в древнегреческой поэзии. По авторитетному свидетельству М.Л. Гаспарова, песням Симонида еще можно подпевать, а песни следующего за ним Пиндара можно только созерцать в немом любовании, т.е. приобщаться к ним извне. Здесь позиция воспринимающего окончательно оформляется как позиция субъекта диалога.
Для современной лирической поэзии диалогичность характерна в не меньшей степени. У Б.О. Кормана довольно подробно разработана теория многоголосности лирики (в первую очередь на материале поэзии Некрасова). Здесь соприсутствие разных стилевых начал в рамках одного высказывания (в слове как бы одного субъекта) свидетельствует о соприсутствии нескольких субъектов. Другие субъекты выговаривают себя сквозь слово основного носителя речи. Естественно, эти различные субъекты вступают в определенные отношения, отношения диалога. Основной субъект высказывания становится менее авторитетным, потому что голос другого требует от него учета другой позиции, ответственного отношения к другому.
Все вышесказанное это лишь некоторые проявления лирического диалогизма.
Медовников С.В.
Скажите, вам не было тесно в рамках этой работы. Здесь представлены различные классификации, теории, все решается достаточно однозначно… Я нигде не слышал в вашем голосе сомнений вопросов. Мне как бы не хватало вашего личного участия, индивидуального взгляда и голоса…
Миннуллин О.Р.
Скорее всего, такое впечатление производит сама форма научного доклада по диссертационному исследованию. Здесь требуется максимальная концентрация смысла, предельная обобщенность формулировок, абстрактность мысли и т.д., поэтому и может показаться, что в работе нет индивидуального переживания материала…
Медовников С.В.
Зачем эта абстрактность? Здесь сидят живые люди!
Миннуллин О.Р.
В диссертации присутствует немало аналитической работы с «живым» материалом. Последние подразделы каждого из разделов составляют исследования художественных миров конкретных лирических произведений (преимущественно В. Соколова и Л. Костенко). Наиболее серьезная работа с текстами стихотворений проводится в подразделе об эстетическом завершении в лирике. Здесь я стараюсь наиболее деликатно и вдумчиво работать с лирическим словом.
Федоров В.В.
У меня два вопроса.
Первый вопрос такой: одной из фундаментальных категорий лирики, по вашему мнению, является подлинность. Как я понял из доклада, подлинность это «живая жизнь». Очевидно, что ваша позиция здесь вступает в конфликт с позицией Бахтина, который связывал эстетическое с внежизенной находимостью, принципиально противоположной прагматической жизненной реальности, прозе жизни. У вас получается, что вся античная лирика является «прозаической». Так ли это?
Второй вопрос. Подлинность выделяется в качестве ключевой категории лирики наряду с диалогичностью и субъективность. У вас есть какие-либо объективные единые основания для того, чтобы выделять эти категории?
Миннуллин О.Р.
По первому вопросу. Особые отношения между подлинностью и эстетическим началом, формирующиеся в лирическом целом, особенно тщательно исследованы в представляемой работе. Для лирики как литературного рода отношения подлинного и эстетического, действительно, оказываются не такими как для других – миметически ориентированных – литературных родов. Конечно, эстетически созерцать можно, только находясь на позиции внежизненной находимости, участие в действительном бытии исключает такую позицию. Однако в лирическом произведении формируется особая мифопоэтическая граница между подлинным и эстетическим. Зачастую эта граница может быть пересечена лирическим субъектом, граница может ослабевать. Каждое эстетическое завершение это переход либо в область эстетического (торжество эстетического зрения) или «провал» в жизнь.
Об этом достаточно четко сказал в свое время Юрий Тынянов в своей известной статье об Александре Блоке: все полюбили лицо, а не искусство. Особый миф предшествовал самой поэзии Блока, и этот миф был более существенен, чем само творчество этого поэта. Очевидно, что речь идет об особом мифопоэтическом типе образа. А миф – это уже не эстетика. Это уже подлинное бытие.
Как мы сопереживаем герою, как мы эстетически созерцаем в лирике? Чтобы вполне пережить нечто эстетически, вначале нужно пережить событие как событие жизненной реальности, а потом встать на позицию незаинтересованного созерцателя. В лирическом произведении таких переходов и возвратов может быть много. И не всегда эстетическое начало всепобеждающе. Этическое, подлинно реальное не получает в лирике полного «переплавления» в свете идеала красоты. Подлинное от начала до конца звучит как равноценный самостоятельный голос. Поэтому характер лирического слова отличается от слова миметически ориентированных родов искусства.
На эту тему любопытно высказывается Ю.И. Левин. Говоря о «наивном» или «девичьем» чтении поэзии, ученый отмечает, что объяснять такой тип восприятия стихотворений только читательской неподготовленностью неправильно. Наивное чтение – необходимый элемент восприятия лирической поэзии. Изначальная установка на подлинностью сохраняется и в установке восприятия.
По второму вопросу. На мысль о возможности выделения трех фундаментальных оснований лирической поэзии впервые меня натолкнула работа С.Н. Бройтмана «Лирика в историческом освещении», где исследователь говорит о трех исторически сменяющих друг друга теориях лирики: 1) поэт не меняет своего лица (синкретическая эпоха), 2) субъективность как главное основание лирики (граница риторической и авторской эпох) 3) особые отношения автора и героя в лирике (новейшая теория). Ученый выстраивает эти теории именно как последовательность, между тем в лирических произведениях есть одновременность и соприсутствие разных родовых начал, к которым обращены эти теории. В работе этот тезис углубляется и конкретизируется.
Обращаясь к древнейшей европейской лирике, мы обнаруживаем в ней приметы будущих родовых категорий лирической поэзии. Единым основанием выделения трех родовых начал служит само лирическое, а подлинность, диалогичность и субъективность – это возможные аспекты лирического, возможность по-разному смотреть на родовое целое и на художественное целое каждого отдельного произведения. В свете каждой из родовых категорий могут выть представлены все без исключения элементы стихотворения – они как бы подчиняются внутренней логике этих категорий.
Федоров В.В.
В вашей работе есть полемика с Бахтиным?
Миннуллин О.Р.
О лирике Бахтин говорит с осторожностью, не так однозначно как о других родах. В «Эстетике словесного творчества» ученый пишет, что лирика рождается в атмосфере хоровой поддержки, что она требует доверия слушателя, что составляет диалогическую основу этого типа поэзии.
В другом месте Бахтин говорит о хоровой причастности слушателя в лирике, в представляемой работе лирическая причастность выведена как одно из существенных понятий лирического целого.
Кораблев А.А.
Вопрос, по-моему, заключался в следующем – в работе есть открытая полемика с Бахтиным?
Миннуллин О.Р.
Принципиальной полемики нет.
Домащенко А.В.
Если мы согласимся с вами, что это родоопределяющие категории лирики это подлинность, диалогичность и субъективность, то можно ли предположить что данные категории не свойственны другим родам поэзии. То есть диалогичность свойственна только лирике и, значит, не свойственна другим родам литературы?
Миннуллин О.Р.
В работе речь идет о специфической лирической диалогичности. Речь не идет о том, что диалогичность не свойственна другим рода, просто в других родах литературы она принципиально иная.
Домащенко А.В.
Если диалогичность это родоопределяющая категория, значит она должна быть в основе, а не проявляться на уровне каких-то восклицаний. Само по себе наличие восклицания и обращения к Музе, еще не делает произведение диалогичным. Если мы говорим о родоопределяющей категории, значит она является основополагающей характеристикой лирики. Я до сих пор, до сегодняшнего дня был уверен (вслед за Бахтиным), что диалогичность свойственна эпосу, точнее одному из эпических жанров, даже одной из разновидностей этого жанра – полифоническому роману (например, Достоевского).
Бахтин персоналист по сути, диалогизм – это его родной язык. У него нужно учиться, а не спешить с возражениями. Диалог может быть в любом произведении, но диалогизм как основополагающая характеристика свойственна только диалогическому (полифоническому) роману. Если считать диалогичность основополагающим свойством лирики, то мы должны признать, что полифонический роман – относится к лирическому жанру.
Миннуллин О.Р.
Мысль о том, что романное начало проникнуто лиризмом и берет исток в лирике, неоднократно высказывалась в теории литературы (например, об этом говорил Белинский).
Домащенко А.В.
Лирическое начало может быть присуще роману, но оно в нем не главное…
Миннуллин О.Р.
Я не буду развивать мысль в этом направлении, и переходить на территорию романа. Я буду говорить о лирике. Когда я говорю, что диалогичность присуща лирике, то не отрицаю присутствия диалога в других родах литературы (тем более в жанре романа). Я показываю, как диалогичность проявляется в лирическом произведении. Возьмем к примеру, лирику Некрасова – здесь есть «чужое» слово, здесь есть многоголосье. Эта лирика так же полифонична, как и романы Достоевского.
Домащенко А.В.
То, что это является видоопределяющей характеристикой полифонического романа – это понятно. А то, что это является родоопределяющей категорией лирики – это еще требуется доказать.
Кораблев А.А.
Если представить человека, который совершенно не знает, что такое лирика. И вот он открывает вашу работу, и там написано: если присутствует, подлинность, диалогичность, субъективность – значит это лирика; если этого нет, значит это что-то другое.
Миннуллин О.Р.
Вы стремитесь меня поставить на другую методологическую почву. Родоопределяющая категория – не значит, что именно это понятие отличает данный род от других. Речь идет о том, что в свете смысла той или иной категории может быть понято каждое лирическое произведение и каждый элемент отдельного произведения. Категории как бы изнутри освещают архитектуру целого произведения лирической поэзии.
Домащенко А.В.
Если мы говорим о родоопределяющих, значит мы должны говорить об отличиях. Если просто о каких-то отдельных характеристиках, то допустима ваша логика.
Кораблев А.А.
Ваши категории отмечены как фундаментальные, а не факультативные, а значит различия важны.
Федоров В.В.
Вот вы сейчас сказали «лирическая диалогичность». То есть это не та диалогичность, которая вообще свойственна эпосу и драме, а именно лирическая. А значит не диалогичность отличает лирику от других родов литературы.
Кораблев А.А.
Видимо, аналогичным образом можно сказать и о подлинности. Есть подлинность лирическая, эпическая и драматическая.
Кравченко О.А.
Выдвинутые вами категории исчерпывают ряд понятий, характеризующих лирику или могут появиться и другие существенные определения, приближающие нас к родовому смыслу лирики? Например, психологизм или суггестивность, анарративное начало? Закрыт ли ряд?
Миннуллин О.Р.
Особенность трех предложенных в работе категорий заключается в том, что они могут включать в свои категориальные гнезда и другие менее обобщающие категории и понятия. Например, психологизм явно тяготеет к парадигме субъективности. Три предложенные категории не исчерпывающие, но при попытке преложить что-то еще мы невольно будем опираться на одну из категорий этой триады, поэтому новое понятие органично встроится в категориальное гнездо одной из категорий. Это будет только развитие одной из парадигм, движение внутри нее.
Квашина Л.П.
Не могли бы вы прояснить родо-жанровые отношения? В вашей работе вы говорите, что динамичность – это жанровое начало в роде…
Миннуллин О.Р.
Существует два подхода к категории рода в современной теории литературы – подход «от жанра» и подход «от произведения». В ситуации подхода «от жанра» род мыслится в качестве жанра «с большой буквы» или архижанра (термин, предложенный Ж. Женеттом). В ситуации подхода «от произведения» род понимается как классифицирующая схема, модель.
Почему динамичность наследуется родом от жанра. Это связано с представлением о традиционном развитии жанров в истории литературы: есть жанры теоретические и исторические. Теоретическими можно считать идеальные жанровые инварианты, а историческими – реально существующие в литературном процессе жанры. Каждое вновь возникшее произведение по-своему преломляет жанровый инвариант и видоизменяет жанр. Поэтому жанр весьма динамичен.
Род менее динамичен, он медленнее, чем жанр. Традиционное представление о роде – это представление о неизменном идеальном начале и в этом есть известная справедливость. И все же род некоторым образом эволюционирует. Отчасти за счет жанровой динамики, а отчасти за счет подвижности отношений внутриродовых категорий, о которых мы уже много говорили.
Квашина Л.П.
Есть ли некая иерархия рода и жанра?
Миннуллин О.Р.
Иерархии как таковой нет. Род не распадается на жанры, а те в свою очередь на произведения. Уже Аристотель указывает, что есть три модальности – говорение поэта от первого лица, герои, выведенные на сцену и говорящие от первого лица, а также смешанная модальность, когда говорит и автор и герои. Так выстраивается некая парадигма, которая напрямую не связана с жанровой парадигмой. Жанры не являются производными от родов.
В реальной ситуации литературы две парадигмы накладываются друг на друга, выявляются как разные, но тесно связанные начала в произведении, поэтому и есть соблазн трактовать род как архижанр и жанр как вариант родового воплощения.
Кравченко О.А.
Отношения родоопределяющих категорий у вас определено как актуальное соприсутствие, одномоментная проявленность различных начал. Заявлено, что вас интересует не смена понятий, а их сумма. Как в свете этого может проявиться динамичность рода? Где статика, где динамика – где сумма, а где процесс?
Миннуллин О.Р.
Существует неизменный родовой идеал, представление об эпическом, лирическом или драматическом. Например, об этом сказано у Эмиля Штайгера в «Основных понятиях поэтики»: возможно, представление о лирическом у меня сформировалось при виде некого ландшафта, об эпическом я узнал, находясь перед потоком беженцев, представление о драматическом во мне запечатлел некий спор. По Штайгеру есть априорные формы лирического, эпического и драматического, укорененные в бытии.
В то же время, говоря о древней лирике и о современной лирике, мы говорим о двух родственных, но различных предметах. Это две модели лирики со своими системами родовых акцентов. Очевидно, что между древностью и современностью что-то переменилось в самом понимании лирического рода. Однако идеальное родовое начало все же сохранилось. Дело в том, что перестроились отношения между ключевыми родоопределяющими категориями, что-то стало более актуальным, что-то менее актуальным, где-то произошло нарастание значимости, а где-то уход смыслов в глубины рода. Таким образом родовая динамика – это изменение отношений между родоопределяющими категориями при неизменности общей их суммы, родового идеала. Родовой идеал остается, но отношения частей изменяются.
Медовников С.В.
Скажите, Олег, а где находится источник всех этих перемен?
Миннуллин О.Р.
Живой литературный процесс и теоретическая рефлексия относительно него, новые произведения и их осмысление.
Медовников С.В.
Вы говорите, что есть некое родовое ядро, что родоопределяющие категории изначально заложены в произведении. Кем они заложены? Откуда взялись?
Миннуллин О.Р.
Родоопределяющие категории – это категории поэтики, однако можно говорить о том, что изначально эти категории укоренены в реальном бытии и выражают отношения, существующие за пределами эстетики и поэтики словесного творчества, в самом существовании человека. Еще раз укажем на пример определения родов, исходя из реального опыта существования, у Штайгера. Подобным же образом можно восстановить истоки родоопределяющих категорий.
Свенцицкая Э.М.
У меня детский вопрос. С чем связан выбор текстов для анализа? Как я поняла Владимир Соколов и Лиина Костенко в центре, плюс произведения Давида Самойлов и других авторов привлечены в меньшей степени. Почему эти авторы?
Возможно, здесь как-то прояснится и специфика диалогизма в лирике. Например, говоря о творчестве Лины Костенко, вы указываете, что в ее поэзии происходит диалог бытия и небытия. Это нуждается в пояснении.
Миннуллин О.Р.
Владимир Соколов – автор, чье творчество входит в поле моих научных интересов уже много лет. Исследуя лирику этого поэта, я, по сути, и сформулировал ряд ключевых идей, которые легли в основу представляемой диссертации.
В творчестве Лины Костенко и в творчестве Владимира Соколова существуют определенные главные линии их поэзии. В лирике этих авторов наиболее рельефно и разнопланово выявляются те проблемы, которые поставлены в теоретической части исследования.
Например, для Владимира Соколова отношения искусства и жизни – одна из главных тем, составляющих напряженное ядро смысла его поэзии.
Эта же линия сильна и в поэзии Лины Костенко. Поэтесса позиционирует себя как поэта жизни, судьбы, а не поэта искусства – «Я вибирала долю, а не вірші...» говорит Костенко в своем программном стихотворении о Музе. Здесь выявлен момент жизнетворчества, чему уделено соответствующее место в исследовании.
В свете моего интереса к категории подлинности и противоречий, которые возникают в лирическом произведении из-за соприсутствия противоположных начал – подлинности и эстетичности, произведения Костенко и Соколова оказываются идеальным материалом для исследования.
Что касается диалога бытия и небытия. Есть ряд произведений, в которых прямым текстом заявлена актуальность данной темы: «Я убит подо Ржевом…» Твардовского, «Мы похоронены где-то под Нарвой…» Галича, «Вот и нет меня на свете…» Владимира Соколова. Здесь точкой отсчета всех смыслов в произведении является ситуация, когда «Я» уже не существует, однако кто-то говорит это, а значит в произведении представлен, говоря словами Эмануэля Левинаса, «какой-то иной способ существования, не умещающийся в границы бытия и небытия». В любом случае между этими крайними противоположностями выстраиваются определенные отношения, которые переживает поэтическое сознание.
У Лины Костенко проблема отношений бытия и небытия представлена по-своему. Здесь выражено не только несуществование «Я», как в приведенных текстах, а и несуществование некоторых вещей, которые обладают для лирического субъекта определенной ценностью. Например, «Ще назва є, а річки вже немає...»: слово осталось, а предмета не существует, вместе с этим артикулированы определенные отношения живого и того, чего уже нет. И у Костенко это проявляется через самые разные темы: через память и воспоминание, через историческое бытие нации, в интимной лирике.
Сокрута Е.Ю.
Прокомментируйте такой взаимосвязь, которая описана в вашей работе – о том, что реальный «другой» (реальный читатель) может интерпретировать художественно воссозданного лирического субъекта как живого автора. В особенности меня волнует здесь эпитет.
Миннуллин О.Р.
Видимо это несколько образное выражение вас смутило…
Сокрута Е.Ю.
Не то, чтобы смутило – а заинтересовало…
Миннуллин О.Р.
Привету еще одно созвучное метафорическое выражение: автор в лирике – это живое сердце вымышленного мира. Что я имею в виду, когда говорю «реальный другой», я имею в виду настоящего живого читателя. Лирический текст существует как формально завершенный, раз и навсегда написанный, неизменный. Но в смысловом отношении текст продолжает развиваться, обогащаться другими смыслами и прочтениями. Приходит новый читатель и раз сознанное произведение оживает уже по-новому. Вспомним бахтинский большой диалог. Каждый акт чтения – это акт духовного общения.
Почему же реальный читатель может интерпретировать художественно измеряемого автора как живого человека? Дело в том, что читатель стоит перед необходимостью переживания позиции лирического субъекта как живого человека. Автор и герой в лирике в совокупности образуют единую фигуру лирического субъекта, человека со своим единственным лицом, равного себе. Отсюда актуальность представления об идентичности лирического субъекта. И герой, и автор-творец, и автор как мифопоэтический образ, как субъект с биографией – все они в совокупности образуют единого субъекта. Можно сказать проще – когда я читаю стихотворение, я общаюсь с человеком, поэтому и оказывается возможной такая интерпретация.
Просцевичус В. Э.
Представим себе простого человека, которому нужно объяснить, чем отличается роман от лирики. Для такого человека стихи (лирика) всегда пишутся в рифму, а роман – это развернутая проза.
Миннуллин О.Р.
Ну, почему же – вот «Евгений Онегин» - роман в стихах…
Просцевичус В.Э.
Я человек начитанный и, конечно, знаю о «Евгении Онегине»… Речь ни об этом. Для простого человека лирика – это стихи о несчастной любви, написанные в рифму. Он не знает ни субъективности, ни родовых категорий, ничего…
Вопрос такой: входило ли в поле вашего зрения вот такая атрибутивная внешняя характеристика лирики как его подчиненность ритму, рифму и другие количественные характеристики?
Второй вопрос очень простой. Я внимательно следил за вашим выступлением. Вы ни разу не употребили в своем докладе и в ответах на вопросы – слово «время». Мне не известно ни одно размышление о лирике, которое бы обходилось без этого понятия. Почему у вас его нет??
Миннуллин О.Р.
Первый вопрос был об объемных и формальных показателях лирики.
В представляемом исследовании есть фрагмент, где речь идет о концепции Тамары Исааковны Сильман и ее понятии «лирической концентрации». Исследовательница указывает, что лирическая концентрация по определению не может быть длительной, поэтому лирические произведения в основном не бывают длинными. Но, очевидно, если мы обратимся к древней лирике, то увидим, что у ряда авторов произведения рассчитаны на многочасовое исполнение (таковы свидетельства о лирике Стесихора, которая к нам не дошла). В современной лирике также встречаются достаточно объемные произведения – «Большую элегию Джону Донну» Бродский читает почти двадцать минут.
По поводу рифмы как родового определителя рассуждений нет. Подраздел о ритме содержится в главе о лирическом диалогизме…
Домащенко А.В.
Это простой вопрос и на него предполагается простой ответ…
Просцевичус В.Э.
Александр Владимирович, я вас потом специально об этом спрошу, пусть ответит докладчик.
Миннуллин О.Р.
Я не рассматривал рифму как родовой показатель. Для меня эта связь не очевидна. Я понимаю, что для обывателя сегодня рифма и лирика где-то рядом, но сегодня пишется и очень много верлибров, и это тоже несомненная лирика безо всякой рифмы.
Второй вопрос о времени. Для меня удивительно, что я ни разу не употребил слово «время». Очевидно время и пространство характеристики художественного мира миметически ориентированных родов литературы (эпоса и драмы), в лирике время – это бесконечно длящееся мгновение, а пространство переживается сознанием как внутренняя реальность субъекта.
В работе рассмотрена категория лирического бытия-сознания. Лирический сюжет понимается как развертывание бытия-сознания во времени, моделирование поэтической реальности и ее художественное завершение.
Кораблев А.А.
Я хочу предоставить слово Людмиле Павловне, которая читала работу внимательнее, чем другие.
Квашина Л.П. (выступление рецензента)
Я хотела бы начать свое выступление с фразы, которой по правилам обычно заканчивают выступление, это вопрос – рекомендовать или не рекомендовать диссертацию к защите. Диссертация Олега Рамильевича имеет право быть рекомендована к защите уже в том виде, в котором она представлена к предзащите. Эта уверенность у меня нарастала по мере того, как я читала эту работу. При чтении первого раздела – размышления о категории рода вообще – у меня возникло немало вопросов, но по мере чтения последующих разделов, практически на все эти вопросы я получила ответы.
Когда разговор перешел к лирике, сфере, где Олег Рамильевич, безусловно, очень хорошо ориентируется, те понятия, которые были заявлены вначале и представлялись достаточно абстрактными, получили подробную разработку на материале лирической поэзии. Аргументация исследователя становилась все весомее и убедительнее.
В чем, с моей точки зрения, заключается концептуальная новизна работы. Категория рода – это сложная категория. Эта сложность проявляется в том, что с одной стороны все понимают, что такое литературный род, но при этом спроси, где он выражен, проявлен – и ответить оказывается достаточно трудно. Род осуществляется через какие-то другие категории поэтики. В силу этого в теории литературных родов на сегодня накопилось достаточно много противоречий и нестыковок, которые настало время обобщить и сделать какие-то общие выводы. Представленная диссертация, безусловно, актуальна в этом отношении, потому что Олег Рамилевич внимателен как раз к этим противоречиям и непроясненным узлам в теории литературных родов. Он чутко улавливает инновационные выводы и наблюдения в работах, которые не нацелены на решения общетеоретических проблем. Исследователь подхватывает и развивает их, показывая действительную научную ценность и актуальность тех или иных тезисов, выводит их на уровень более высокого обобщения.
Диссертант ориентирован на весьма плодотворную установку – не склониться к какой-либо одной теории, но попытаться объяснить и обосновать правомерность, легитимность разных теорий и возможность их взаимного дополнения. Несколько эпатирующее обещание – объятии все многообразие существующих теорий лирического рода – в какой-то мере реализуется.
Следует отметить четкость, логичное построение работы и фундаментальную проработку родоопределяющих категорий. Автор работы описывает эти категории в несколько приемов: вначале вводит эти понятия, и кажется, что они уже достаточно представлены и точка зрения автора ясна, но далее каждой из категорий посвящается отдельный раздел, подкрепляет теоретическую часть анализами произведений, углубляя и детализируя каждую категорию.
Убедительным представляется сам стиль мышления Олег Рамильевича, искусство мысли. Возникает вопрос о выборе произведений – с одной стороны, поэзия Костенко, Соколова и других авторов, с другой стороны, - древнегреческая лирика в переводах. Однако очень тонкий, убедительный и уместный анализ, который относится к пояснению и обоснований различных категорий снимает и это противоречие.
Общее понятие литературного рода, которое формулирует Олег Рамильевич, основывается, прежде всего, на опыте лирики. Понимание рода как многомерной динамической целостности обретет еще большую основательность, когда аналогичному категориальному анализу будут подвергнуты также эпический и драматический литературные роды.
Кораблев А.А. (выступление второго рецензента)
Я был несколько удивлен, когда Олег Рамильевич попросил именно меня рецензировать его диссертацию, поскольку специально лирикой я не занимался. Однако более 30 лет я читаю стихи поэтов разных уровней, каждую неделю получаю новую порцию, поэтому нахожусь в материале. Из моего опыта могу сказать, что есть определенное ощущение зазора между тем, о чем говорим мы, теоретики литературы, с тем, что думает, даже не простой читатель, а простой поэт. Не случайно сегодня возникали эти «простые», «детские» вопросы.
Одной из важных методологических и теоретических проблем – перебросить мост между естественным восприятие тех, кто пишет и книг теоретических не читает, и той теорией, которая должна соответствовать поэтической практике. Здесь я надежды связываю и с нашим автором, потому что он не только одаренный теоретик, но, как показали недавние события, и практик. На фестивале поэтов, совершенно незаангажированном, он оказался в десятке лучших поэтов, приехавших на фестиваль «Камбала-2010». Это очень важно для самосознания, для самоощущения, для уверенности, в том, что он делает. Перед нами не просто теоретизирование, а человек знает это изнутри.
Отсюда эти категории не совсем привычные в теоретическом обиходе. Например, подлинность – как ее «потрогать», как ее измерить. Но для человека пишущего это очень важная категория, обладающая несомненной статусной реальностью.
Я думал, что нынешний семинар будет в классификации Александра Владимировича «бартовский», но сам ловил себя на том, что лично я буду говорить так, как будто участвую в «гадамеровском» семинаре. То, как я понимаю лирику, лирическую поэзию, я совсем говорить не буду, потому что это уведет в совсем другую область. Я принимаю то, о чем говорит в своей работе Олег Рамильевич, его систему теоретических ориентиров, ценностей и, сомневаясь, уточняя некоторые моменты, стараюсь углубить их.
Работа представляется логически выстроенной, хорошо сбитой, обстоятельной, но, в сущности, есть много моментов, которые только на первый взгляд кажутся очевидными и простыми. На самом же деле они требуют серьезного обдумывания.
Вначале о достоинствах работы.
Структура работы представляется логичной, четкой, ясной и достаточно простой. Вначале дается характеристика рода как категории, затем указываются истоки родоопределяющих категорий лирики на материале ранней греческой поэзии и последующие разделы посвящены каждой из фундаментальных категорий лирики.
Хотелось бы отметить логичный и ясный, «человеческий» язык работы, хороший научный стиль.
Теоретическая оснащенность. В работе не просто история вопроса – здесь есть и адекватное изложение, систематизация подходов, хорошее ощущение прописаности.
Стоит отметить личный вклад автора. Хорошо, когда начинающий автор входит в науку в каким-то своим понятием, а потом концентрирует теоретические наработки вокруг него. Мне кажется, таким понятием в работе является подлинность. Возможно, это понятие будет вызывать нарекания, но автор диссертации будет его отстаивать.
Нужно отметить еще одно качество – «донецкость» этой работы в хорошем смысле этого слова. Приятно было ощущать, что жизнь школы продолжается. Не только понятие «динамической целостности», но и донецкий научный диалект, глобализм - постановка масштабных вопросов, «последних» вопросов, выходящих иногда за рамки эстетики словесного творчества. Трудно однозначно сказать, насколько хорошо нашему автору удалось соединить идеи Михаила Моисеевича, Владимира Викторовича, Александра Владимировича. Но все это оказалось под одной обложкой.
Теперь коротко по основным категориям. У меня был вопрос, который я не задал – как перевести это слово на иностранный язык? В русском языке подлинный от слова «длинник». В петровскую эпоху был длинный кнут, которым пытали. Человек, который под этим кнутом сознавался, говорил подлинную правду. А если ему под ногти загоняли иголки, то он говорил подноготную правду. Такое происхождение у подлинности в русском языке. Какой эквивалент имеет это понятие в английском языке – это вопрос.
С некоторых пор в Донецке слово «эстетика» не вполне удовлетворительным. Мы хотим выйти во внеэстетическую реальность. В общем смысле подлинность как укорененность в бытии вызывает позитивные чувства. Но тут же возникает вопрос – как это укорененность в бытии? Автор различает подлинное и миметическое… Но где эта подлинная реальность находится все же не вполне понятною.
Лирика – это все же чувственное бытие. Возьмем, к примеру, любовь как признак укорененности в подлинном бытии, которая движет солнце и светила. Тогда возникают более частные вопросы: а влечение, а страсть – это миметическое свойство? Свойство, присущее этому миру? Или это тоже тот «подлинный» мир? А чувство ненависти? Какого оно порядка?
С другой стороны, как быть с пушкинским тезисом – «над вымыслом слезами обольюсь»? Онтологически вымысел остается вымыслом, но, если слезами облился, то это уже подлинность. Потому что над неподлинным нечего и слезы лить. На глазок можно сказать, вот эти стихи вам принесли - они подлинные или нет? Это написано на основании того, что человеком пережито и поэтому они подлинные? А если они бездарны? Это пережито, это правда, это было со мной, но о поэзии здесь речь не идет. А другие стихи – чистейший вымысел, но они подлинные. Здесь есть целый комплекс вопросов, которые естественно возникают.
Субъективность. Это, казалось бы, самая привычная категория, но меня остановила одна фраза (со ссылкой на Бройтмана): лирическая субъективность возникает в индивидуально-авторскую эпоху. Вы принимаете эту фразу, как таковую, с которой следует соглашаться. Хотя вы и говорите, что это категории вечные, они были всегда с момента зарождения лирики, поэтому, о какой субъективности идет речь. Сапфо разве не личность? И ее чувства как бы никакого отношения к субъективности не имеют? Кажется, если такая эпоха, стало быть, в эту эпоху формируется особый характер субъективности, а в другую эпоху какая-то другая субъективность…
Наконец, о диалогичности. Мне вспомнилось, что много лет назад (страшно сказать сколько!), больше 30 лет назад именно в этой аудитории было скандальное выступление молодого ученого из Махачкалы по фамилии Бройтман, который всех удивил своим заявление, что лирика диалогична. Как же так, подумали все, ведь лирика монологична. Тогда это было предметом жестковатой полемики. Сейчас, в представленной работе, цитата из Бройтмана и цитата из Бахтина, с которым возникает полемика, и другие – все это как-то упорядочено, гармонизировано. Но если тогда такой вопрос возникал, если была полемика, если это нужно было доказывать, то, возможно, вопрос глубже, чем кажется.
Хотя, конечно, если текст пишется, то он пишется для кого-то, получается, что он диалогичен. Но в другом смысле. Всякое слово диалогично, тогда нет смысла выделять диалогичность лирики в какую-то особую диалогичность. Вы пытаетесь эту особую лирическую диалогичность обосновывать, конкретизировать, и это тоже делается фундаментально. Например, поэт и Муза находятся в состоянии онтологического диалога. Так ли это? То обращение к Музе, которое зафиксировано в тексте, происходит или до или после, а вот в сам момент творчества есть ли между поэтом и Музой диалог. Одержимость не похожа на диалог. Можно ли представить диалог телевизора с телестудией? Не с телезрителем, а именно с телестудией. В этом смысле поэт ретранслятор. Никаких диалогов. Другое дело, что есть рефлексия, есть что-то потом, но вот сама ситуация подключенности она диалогична? Муза здесь это как бы субъект, который оказывается в каких-то отношениях с поэтом. У меня большие сомнения, что эти отношения диалогические.
Когда речь идет о другом типе диалога – поэт и мир, тоже возникают вопросы. Диалог предполагает другого субъекта, значит надо или мир представлять как субъекта. Диалог бытия и небытия еще более сложное отношение. Одно дело, о чем говорится, а другое что говорится и как.
Напоследок я хочу сказать об исторической поэтике. В последнее время это словосочетание настолько часто стало звучать, что я не могу об этом не сказать, особенно после того, как прочитал в работе фразу: наибольшие успехи теории литературы в области изучения лирики связаны с исторической поэтикой. Мне так и захотелось сказать – наоборот: наибольшие заблуждения теории литературы связаны с исторической поэтикой. Почему? Одно дело, когда мы анализирует какое-то одно произведение, пытаемся понять его структуру и смысл, а другое дело, когда перед нами неопределенное множество произведений целой эпохи, которых мы никогда не прочитаем и не увидим, которые отделены от нас, а значит мы другие, эпоха другая и эти поправки трудно сделать. Исследователю нужно это как-то обобщить, а потом спроецировать на произведение и тем самым предопределить наше восприятие. Мы простое стараемся понять через более сложное, невероятно насколько более сложное. Появляется схематизация, подмена живого текста.
Если вы говорите, что «в Греции все есть», т.е. в древнегреческой литературе есть то, что после проявится в европейской литературе, значит сам смысл исторических изменений нужно понимать принципиально по-иному. Если это было всегда, то история это комбинация доминант, а не радикальную смену положений. Порой историческая поэтика затемняет смысл произведения, дает готовые ответы.
Резюмирую. Работа Олега Рамильевича очень интересна, вызывает много споров, то, о чем мы сейчас говорим и еще будем говорить, это мысль поверх барьеров. Тот обязательный минимум, который должен присутствовать в кандидатской диссертации в работе есть, программа благополучно выполнена. Автор затронул такие сферы, которые вызывают естественное колебание в умах.
Домащенко А.В.
Я читал только автореферат.
По поводу продуманности, компактности, логичности исследования. Нужно исходить из императива, что для Олега эта диссертация, не формальность, а ему, действительно, «важно мысль разрешить». Ему нужно помочь эту мысль разрешить, поэтому от гадамеровской установки мы никуда не денемся.
Сергей Сергеевич Аверинцев всю жизнь сожалел о том, что учился не в царско-сельском лицее. Он с сожалением говорил: «Я всегда это помнил!». Аверинцев, который представляет собой недостижимый для нас всех образец филологической культуры. Тем более мы должны помнить (горевать по этому поводу!) о том, что наша школа, а потом наш университет… Ту тему, которую избрал для себя в качестве кандидатской диссертации Олег, мог бы взять в качестве научного исследования тот человек, который закончил по крайней мере Новочеркасскую гимназию, а потом два отделения Московского университета – философское и классической филологии (А.Ф. Лосев – О.М.). Для того, чтобы осилить такой неподъемный труд, необходим такой уровень подготовки, который не дает наша система образования. Это не ваша вина, это наша общая беда. Если вам важно что-то решить и в решении этого вопроса вы не можете обойтись без древнегреческого языка, значит нужно садиться за древнегреческий язык, работать с подлинником и читать и переводить ее.
В этом отношении мы отстали от общего контекста, Донецкий университет и наша кафедра отстали от общеукраинского контекста. Использование переводов в кандидатской диссертации недопустимо. Проблемы возникают потому, что вы не знаете, как там все в оригинале у Аристотеля или у Пиндара. У греков, например, вообще нет слова лирика. Навязывание грекам понятия лирика в нашем сегодняшнем родовом смысле – это то, что Женетт назвал ретроспективной иллюзией. Иллюзия в том, что эта присутствующая у греков лирика как род, что в ней уже все заключено, что дальше развивается все из нее как из ядра. Если мы начнем различать поэзис и поэтике тэхнэ, то все станет на свои места. Поэзис – это и есть то, что было изначально. Лирика лирике рознь. Современная лирика – это поэтике тэхне, которое утратило изначальный поэзис. С другой стороны, лирика поэтике тэхнэ приобрела много такого, чего изначально не было в поэзисе.
Есть граница, рубеж между двумя типами поэзии, поэтического мышления. Наличием этого рубежа объясняется, что ближайшие потомки Пиндара уже Пиндара не понимают.
Просцевичус В.Э.
Ближайшие потомки Пушкина тоже его не понимали!
Домащенко А.В.
По поводу взаимоотношений поэта и Музы. Конечно, это не диалог. Это еще одна ретроспективная иллюзия. От этого вообще нужно отказаться. Поэт не просто как стекло проницаемый медиум: источник творчества в Музе, но без поэта слово не рождается. Здесь соотношение немножко другое. Это соотношение определяется в древнегреческих текстах – «соработником прихожу я к Музе». Это отношение «соработничества»: и без Музы не будет поэзии, и без поэта не будет творчества. Но это «соработничество» ни в коем случае не диалог. Это самопроявление поэтического языка в его онтологической сущности. Это и есть воздвижение гимна. Гимн не пишется, не сочиняется, а именно строится, воздвигается. Это творение нового, ладного, гармоничного соотношения с богами, которое становится реальностью.
Мысль о том, что у Аристотеля нет трех родов, а есть три модальности (со ссылкой на Женетта) является еще худшей ретроспективной иллюзией. Аристотель про роды в «Поэтике» говорит, но не так, как это интерпретирует позднейшая теория литературы, а о модусах он не говорит. Модус вообще не греческое слово. От греческой части вообще нужно отказаться, потому что здесь все не из первых рук. Вы не можете критически подойти к идеям, высказанным относительно греческих текстов теми или иными исследователями.
Медовников С.В.
Нет сомнения, что Олег проделал серьезную работу. Мне кажется, что некоторые понятия и некоторые привычные ходы мысли стоит подвергнуть сомнению. Я хочу сказать о некоторой облегченности мышления, которая касается всех нас. Сложная терминология, которую мы усвоили спасительна в том смысле, что когда она употребляется в больших количествах она скрывает изъяны в мысли.
Когда автор работы говорит об изначальных категориях лирики, он употребляет понятие энтелехии. Что же такое энтелехия, как пояснить это понятия без знания древнегреческого языка? Это понятие, которое использует Аристотель. Мыслитель уподобляет энтелехию некоторой энергии, которая становится движущей силой – как, например, душа является энтелехией тела. Потом к этому понятию обращался Гете, это понятие натурфилософии или в любой религии, в любой теологической системе энтелехия занимает ключевое положение. Автор этот натурфилософский прием спокойно переносит в искусство, в теорию литературы и говорит, что в родовом начале как в энтелехии, как душа в теле, начинают работать и работают бесперебойно разные родоопределяющие категории. Это представляется некритически. Здесь не хватает доказательной базы.
В вашей работе многократно звучит понятие «динамическая целостность». И как будто это истина последней инстанции, но ведь целостность это некоторый порядок, который существует в статике, когда начинается динамика, целостность нарушается.
Вымышленное и подлинное в лирике – насколько это, вообще, важно? Вот нужно сейчас все бросить и идти это решать? Люди пришли послушать на семинар о чем-то остроактуальном, нужно говорить о каких-то спорных проблемах, экстравагантных вещах, которые непременно вступают в спор с тем, что сказали предыдущие ученые, начиная с Аристотеля и кончая Бройтманом.
Кравченко О.А.
Мне представляется, что пафос работы Олега Рамильевича сходен с идеей книги Антуана Компаньона «Демон теории», только с обратным знаком. В отличии от французского исследователя Олег Миннуллин стремится, если не победить, то хотя бы как-то приручить этого демона. Это проявлено в ключевой установке систематизировать разные теории лирики, существовавшие в различные эпохи. При этом позитивным моментом является то, что то многообразие теорий, как говорит Олег Рамилевич, «конфликтно уживается» в науке. В этой конфликтной уживчивости более существенен акцент не на конфликтности, а на уживчивости и на возможности продуктивного выхода из создавшейся демонической ситуации в теории литературы.
Работа созвучна современному, в том числе украинскому, литературоведению. Хотелось бы обратить внимание исследователя на монографию 2007 года «Теоретическое изучение философской лирики и актуальные проблемы современного литературоведения», автор Игорь Владимирович Козлик. Здесь род и собственно философская лирика рассматриваются в свете фундаментальных проблем литературоведения. Здесь лирика рассмотрена в свете мировой культурной традиции – не только древнегреческая лирика, но и танка, хокку, древнеиндийская лирика являются. Работы этого исследователя стоит учесть в исследовании.
В этой монографии отмечается такое состояние современного литературоведения, которое в работе Олега Рамильевича преодолено. В работе Козлика говорится, что «Загальна теорія літератури прагне у своїх категоріях узагальнювати перш за все стійкі, константні інваріантні і тому статичні с точки зору об єкта пізнання характеристики». Отход от этой статики и устойчивости проявлен в обсуждаемом исследовании. Акцент на многомерной динамичности, на процессуальности рода как такового и лирики в частности мне представляется продуктивной методологической стратегией особенно в свете тех проблем, которые намечены в современном украинском литературоведении.
Особенностью работы является огромный охват материала – от зарождения лирики до современного состояния. Однако есть негативная тенденция пропуска целых эпох развития лирики: От Платона и Аристотеля сразу осуществляется переход к Гегелю, а затем к концепциям 20 века.
Точка отсчета от античной традиции представляется несколько проблематичной как единственная точка отсчета. Европейскую лирику и культуру в целом формирует не только античная традиция, но и библейская, в частности ветхозаветная традиция. По-новому бы были освещены многие аспекты работы при учете лирики библейской, где совершенно по-другому предстали бы понятия субъективности и подлинности. Герман Коген в работе «Лирика псалмов» говорит, что субъект в псалмах предстает как некий коллективный субъект, тем более актуальна в библейском контексте категория подлинности.
Замечания по структуре автореферата. Мне была непонятна логика развертывания ключевых понятий. Чем двигались, чем были предопределены внутренние концепты, внутренне развертывание. Конкретизация теоретических положений на материале произведений оказалась не вполне раскрытой.
В целом от работы остается впечатление мощной тенденции кантовской классификационной мощи. На фоне этой всеобъемлющей классификации присутствует непрописанность деталей. Все дано фундаментальными блоками.
По глубине исследования представленная диссертация – одна из самых ярких работ, которые были представлены к защите. При доработке, не столько концептуальной сколько презентационной, работа может быть рекомендована к защите.
Просцевичус В.Э.
Вряд ли у меня получится говорить по-гадамеровски, наверняка я собьюсь на какие-то бартовские приемы.
Мне вспоминается одно из заявлений Владимира Викторовича Федорова, которое меня в свое время сильно поразило. Оно относилось к работе Александра Александровича Кораблева о «Мастере и Маргарите». Слушатели тогда окончательно запутались, сколько в романе времен и пространств, тогда вышел профессор Федоров и сказал: мне кажется, в этом вопросе мы должны подойти по-марксистски. Всех это удивило, и тогда профессор сказал, что Маркс учил анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны, поэтому сначала мы филологи объясним, что такое время и пространство, а потом пусть физики у нас об этом спросят, мы им подскажем.
Какое отношение это имеет к сегодняшнему семинару? Слово «подлинность», это понятие или категория, для Олега Рамильевича важное и обнаруживающее в нем настоящий научный темперамент. Одна из причин его увлеченности этим понятием состоит в том, что он чувствует, что этическое не может быть надежным основанием того, чтобы из него вывести эстетическое. Штайгер глубоко неправ, когда говорит, что глядя на ландшафт, мы можем составить представление о лирическом. Сначала нужно прочитать лирическое стихотворение, а потом уже смотреть на ландшафт, который может навеять похожие чувства. Чувствуя, что эстетическое нельзя вывести из этического, Олег вводит категорию подлинности. Здесь он сталкивается, как справедливо заметил профессор Федоров, с Бахтиным и с известными иерархиями, которые здесь должны быть четко оговорены. И вот это чувство неосновательности с одной стороны этического, а с другой стороны неготовность принять примат эстетического и приводит к тому, что появляется это чувство и категория подлинности.
Я вспомню еще одни пример из Маркса. Маркс, как известно, говорил, что человек Петр узнает о том, что он Петр только, когда встречает человека Павла. На фоне другого человек понимает, что он тоже существует. Здесь Маркс ошибся. Первый диалог, первая реплика состоялась тогда, когда Петр подумал – а Петр ли я? Первый диалог произошел тогда, когда произошло внутренне самоотречение, которое стало уже просто основанием для этического: кто такой Павел и чем он лучше меня, что я должен отдавать за него жизнь. Так расставленные акценты дают возможность правильно поставить многие вопросы, которые звучат для филологов забавно. Например, почему стихи пишут в рифму? Проблема вменяемости языкового существа языковым повторам – это колоссальная проблема. Сложно объяснить – в какой ситуации человек просто вменяем к рифме. Рифма в ближайшем смысле этого слова выражает сопротивление тому событию, которое можно обозначить как исход из мира времени (поэтому тема времени так актуальна для лирики). Здесь проявляется внутренняя диалогичность. Сюда нас вел Бахтин, особенно в ранних работах о философии языка. Позднейшие размышления о диалоге были менее определенными.
Само собой разумеется, что эта работа всему соответствует. Нашу филологическую школу можно поздравить с пополнением.
Федоров В.В.
Я хочу начать с того, что Олег проявил здесь бойцовские качества. Его тут колошматили от души, но он стоял как скала и теперь сидит как скала. Это хорошее качество, его важно сохранить и сохранять абсолютно невозмутимый вид, когда оппонент будет говорить всякие гадости.
Представленная работа литературоцентрическая, хотя намерения автора выяснить происхождение лирики, а лирика это литература. Но было время, когда литературы не было. Что произошло между тем моментом, когда литературы не было и моментом, когда она появилась? Определение этого первоначала здесь нет. Отправная точка докладчика в том, что лирике предшествовала какая-то литература: есть литература, потом она меняется, появляется лирика. Но драма, лирика и эпос – это литературные определения, которые появляются. В работе не прописано абсолютное начало лирики.
Следующий момент технического характера. Отвечая на вопрос о том, почему выделены именно три категории, вы указываете тот момент, когда мысль пришла – ваше чтение Бройтмана, но это не относится к существу дела. Дело не в том, когда она пришла, а как она работает. Ну, это чисто тактическая ошибка.
Работа отвечает всем требования, предъявляемым к кандидатским диссертационным исследованиям и может быть рекомендована к защите.
Сокрута Е.Ю.
Когда Иосиф Бродский эмигрировал из России, в первый месяц после его эмиграции Милош написал ему следующее письмо: Иосиф, если вы не сможете писать вне России, не расстраивайтесь. Значит, это и был ваш потолок. Если говорить о работе Олега, которая производит очень сильное впечатление, то это ведь тот может быть тезис, который несколько раз звучал в отзывах о том, что если чего-то, например, древнегреческого языка не знаешь как родного и не можешь свободно на нем говорить, то нельзя термины, которые в этом языке сформированы, употреблять в работе. Это серьезный для каждого молодого ученого методологический вопрос. Могу ли я говорить о том, в чем я не до конца уверен или это и есть мой потолок. Если воспринимать это замечание как категорический запрет – скажем, я по-английски читаю прилично, а по-французски читаю скверно, значит ли это, что я не могу цитировать Сартра или Женетта. Если остановится здесь и принять все замечания как факт и сказать себе, что я не имею исследовательского права говорить о том, чего я до конца не знаю. Значит, это и есть наш потолок.
В этой же англоязычной критике есть так называемый «метод ветвей и границ». Это метод, который определяет поиск оптимальных решений. Часто его используют для лингвистических исследований (например, в Оксфордской филологической школе). Для того, чтобы найти оптимальное решение, нужно видеть как проблема ветвится, как далеко заходит это ветвление, чтобы в какой-то момент установить верхнюю и нижнюю границу, пределы того знания, дальше которого я не могу выйти. В работе Олег границы верхняя и нижняя еще не до конца установлены или не до конца осознаются. Пока я не вижу как это работает как целостная теория, но то, что это богатое и интересное ветвление, это безусловный факт. Я вас поздравляю.
Кораблев А.А.
Я понял, что произошло возрождение семинара и возрождения традиций Донецкой филологической школы. Интеллектуальный театр состоялся.
Миннуллин О.Р.
Благодарю всех за конструктивную критику и полезные советы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий