Миннуллин О.Р., Донецк
УДК 82.09
ПРОБЛЕМА ИДЕНТИЧНОСТИ ЛИРИЧЕСКОГО СУБЪЕКТА В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ЦЕЛОМ (НА МАТЕРИАЛЕ ПОЭЗИИ ВЛАДИМИРА СОКОЛОВА)
Реферат
В исследовании ставится проблема идентичности лирического субъекта в лирическом целом. Выдвигается гипотеза, согласно которой лирический субъект рассматривается в качестве существующего на границе художественного мира и подлинного реального мира, а установка на сохранение идентичности автора-человека (отличного от автора-творца) в ситуации художественного творчества оказывается принципиальной для лирики как литературного рода. Исследование проводится на материале поэзии Владимира Соколова.
Ключевые слова: лирический субъект, лирическое целое, идентичность субъекта.
В теории литературы и в общей эстетике на сегодняшний день окончательно утвердилась мысль о нетождественности субъекта эстетической деятельности, автора-творца, и субъекта бытия в «большом» мире, автора-человека.
При этом подходе эстетика принципиально разводит мир произведения и мир реальный. Более широко и обобщенно в своей работе «К философии поступка» эту мысль сформулировал М.М. Бахтин – ученый констатирует факт противостояния мира культуры и мира жизни: «В результате встают друг против друга два мира, абсолютно не сообщающиеся и не проницаемые друг для друга: мир культуры и мир жизни, единственный мир, в котором мы творим, познаем, созерцаем, живём и умираем.
Акт нашей деятельности, нашего переживания, как двуликий Янус глядит в разные стороны: в объективное единство культурной области и в неповторимую единственность переживаемой жизни; но нет единого и единственного плана, где оба мира взаимно себя бы определяли по отношению к одному единственному единству» [1, с. 82] (курсив мой – О.М.). В этой логике можно говорить и о противопоставлении и непроницаемости по отношению друг к другу мира художественного произведения и мира жизненного. «Изнутри эстетического видения нельзя выйти в жизнь» [1, с. 93].
Творящий автор, поэт в ситуации творчества, уже не равен самому себе. Он получает статус некого медиума, исполненного эстетическим видением. Для него абсолютно меняются ценностные и смысловые ориентиры, а, в конечном счете, и бытийные ориентиры. Для творца в ситуации творчества подлинными ценностями оказываются только эстетические, тогда как в реальном мире – эстетическое – это всего лишь одна из ценностей. И на эстетическое человек, конечно, не сводится.
Ситуация художественного творчества (эстетической деятельности) провоцирует в человеке конфликт идентичности. С одной стороны, есть «Я» - здесь и сейчас существующее в реальном бытии, а с другой стороны, есть «Я», превышающее бытие, выходящее в область, «где какой-то иной способ существования, не умещающийся в границы бытия и небытия» (Э. Левинас, «Тотальность и Бесконечное») [2, с. 354], в область эстетического творчества. Очевидно, что в ситуации эстетической деятельности идентичность автора-человека (отличного от автора-творца) оказывается проблематизированной.
Фундаментальная мысль-гипотеза, которая лежит в основании нашего размышления такова: отличительной чертой лирики как литературного рода является установка на единство автора-творца и автора-человека в лирическом целом, установка на особое сохранение автором-человеком своей идентичности в ситуации эстетической деятельности.
В лирике присутствует ориентация на подлинность, невымышленность художественного слова, на его значимость за пределами художественного мира, за пределами искусства, на значимость в «большом» мире.
Однако такая установка представляется несовместимой с природой художественного творчества как такового, поэтому для лирики актуален перманентный конфликт эстетического сознания автора-творца, стремящегося увидеть мир в качестве завершенного, и «открытого» сознания автора-человека, которое принципиально незавершимо. А лирический субъект находится в ситуации постоянного кризиса собственной идентичности. Он стоит перед необходимостью преодоления дихотомии «эстетическое воплощение» и «подлинное человеческое существование».
Как отмечает в предисловии к своей книге стихов современный русский поэт Олег Чухонцев, лирик «знает, что он лишь сумма впечатлений, несводимых порой к целому, но всегда существующий именно как сумма, в динамическом равновесии жизни и замысла, судьбы и творческой воли» [3, с. 5]. Лирическое целое осуществляется на границе эстетической и реальной действительностей, и идентичность лирического субъекта, существующего на этой границе, – это главный парадигмообразующий элемент матрицы лирического рода.
Задача исследования – рассмотреть с точки зрения намеченной научной гипотезы творчество Владимира Соколова, автора, в произведениях которого данная проблематика проступает наиболее рельефно, проследить взаимодействие эстетического видения и жизненной реальности на разных уровнях субъектной организации лирического целого, а также выявить проблемные центры, которые возникают при выдвижении идеи об идентичности лирического субъекта в качестве основополагающей установки для лирического рода литературы.
Данное исследование во многом учитывает разработки таких ученых как Б.О. Корман [4] и С.Н. Бройтман [5], основные научные труды которых посвящены изучению лирического рода литературы. В первую очередь мы взяли на вооружение продуктивную мысль С.Н. Бройтмана об особой субъектной организации лирического произведения и идею лирического многоголосия, разработанную Б.О. Корманом.
Конфликт эстетического и подлинного реального – одна из основных ситуаций творчества Владимира Соколова.
Поэтам всегда приписывают что-то неземное, что-то небесное. Поэт – дитя муз, небожитель. И «законы искусства порой требуют от человека смотреть на мир нечеловеческими глазами» (Дэвид Линч). А для Владимира Соколова всегда было важно как раз обратное – сохранить служителю красоты человеческое лицо. Более того, состояться как поэт именно со своим человеческим лицом. Для него сохранение идентичности, которая постоянно ускользает от человека, и поэтому неким духовным усилием ее нужно каждый раз вновь и вновь восстанавливать, – единственная возможность творчества в принципе.
Парадоксальным образом эта верность себе, эта готовность быть до конца человеком, «дитем Земли» (см. стихотворение Вл. Соколова «Сегодня день под Рождество», сборник «Я устал от ХХ века» [6, с. 15], где лирический герой, поэт, получает наименование «дитя Земли») – только это и давало ему возможность подлинного поэтического творчества.
Искусство всегда существует на границах. Так вот, для Соколова именно граница эстетического и реального (которую для сохранения «чистоты» искусства, кажется, нельзя переходить) была той самой, на которой рождалась его поэзия.
Обратимся к его стихотворению «Двойник» («И вдруг старый ужас, что я – не я…» [6, с. 20]). Перед читателем разворачивается драма подмены подлинного существования человека эстетическим осуществлением, подмена «Я» поэтическим Альтер-эго. Мы приведем фрагменты этого стихотворения:
И вдруг старый ужас, что я не я,
И жизнь моя – не моя.
Уловка чуждого бытия,
И даже она ничья…
Я помню, когда начался мой бред
О том, что меня нет,
А есть только в черном пальто поэт
Да рифмы неверной след…
Он все, что люблю, обращает в звук,
Все, что во мне и вокруг…
Я знаю, он свой, но чуть-чуть другой.
И кто из нас чей двойник?
Вот он и сейчас над моей рукой
К странице своей приник.
Здесь передано некое тотальное состояния страха подмены своего бытия неким двойником – «не-человеком», поэтом. Альтер-эго лирического героя всецело принадлежит области искусства, области поэзии – поэтому весь мир, который дорог настоящему «я» сам по себе, двойник преобразует по законам красоты. Разрушение идентичности лирического героя грозит ему исчезновением, небытием. Итог стихотворения – полная утрата бытийных ориентиров, раздвоение героя без какой-либо возможности определения подлинности.
Проблеме идентичности поэта всецело посвящена поэма «Чужое письмо» [7, с. 529]. Рассмотрим некоторые ключевые моменты этой поэмы, в частности само письмо, которое послужило толчком к развитию сюжета.
Письмо попадает к герою по ошибке, и он прочитывает его случайно. Из письма становится понятно, что его написал поэт, который переживает творческий кризис и пытается разобраться в его причинах – ему, что называется, не пишется. В ходе самоанализа он начинает размышлять о честности художника, о подлинности творчества и о человеческом лице поэта… Мы приведем небольшой отрывок из этого письма:
«Я грустно думаю порой,
Что этот вот, и тот, и третий
На людях держатся игрой
Улыбок, поз и междометий.
Я часто думаю о том,
Одним из них обеспокоен:
Ну, не со мной – придя в свой дом,
Наедине с собой, какой он?
Вот так же лихо норовит
Он чем-то поразить себя же?
И так же принимает вид
И делает глаза? И даже
Не перед зеркалом, а так,
Актерство всё – чего там ради? –
Не отпускает ни на шаг
И держится как на эстраде.
Я думаю, когда в кольцо
Он попадает к неудачам,
Какое у него лицо?
Иль он его в ладони прячет?
Иль, собираясь к людям, впредь
Он лишь одну решает думу:
Какое бы лицо надеть,
Чтобы и к месту и к костюму,
Чтоб тем, каким задумал, слыть,
Чтоб правда в лоб не угодила?
Я сам таким пытался быть,
Да только плохо выходило…»
Письмо с первого взгляда исполнено исключительно этического пафоса и кажется своеобразной исповедью человека, попыткой поэта призвать себя и других к ответственному и честному отношению к творчеству. Но, присмотревшись внимательней, мы видим, что это ни что иное, как особый драматический монолог. И это обличение «актерства» само оказывается всего лишь ролью.
Существование автора письма удваивается: с одной стороны, звучит обличающая лицемерие и самообман речь, обращенная к совести поэтов-актеров, но с другой стороны, сама интонация, тон высказывания становятся актерскими, эстрадными. На «сценичность», «постановочность» всего происходящего указывает не только поэтическая интонация, но и слова-маркеры, которые использованы в тексте: «держаться игрой», «улыбки, позы, междометия» - эти слова подчеркнуто театральны. Парадоксальным образом моральный поиск оборачивается эстетической активностью.
Герой входит в состояние, когда он начинает видеть себя со стороны – он настолько увлечен изображением других, что сам начинает принимать их формы – каждая строчка представляет собой новую позу поэта-лицемера: «поразить себя же», «принимает вид», «делает глаза». И, в конечном счете, он как бы утрачивает себя как человека, утрачивает свою идентичность и переходит в другой бытийный план – эстетическое существование, где он превращается в другого.
Жизненная реальность в этой перспективе видения полностью утрачивается: «Актерство всё…». Не только эстрадный поэт «не отпускает» это актерство, продолжает изображать себя поэта даже и не на сцене, а в жизни, но и само актерство «не отпускает ни на шаг» обличающего его героя и на самом пике нравственного взывания и поиска поэта оно продолжает «держаться» в нем, «как на эстраде».
Здесь «актерствование», «эстрадность» – своеобразный эстетический модус – неподлинное творчество, изображение творчества, измена человека-поэта самому себе. В последующих четверостишиях актерство приобретает форму уже некого тайнодействия, и человек-актёр попадает под власть неведомой враждебной силы. Особо важную роль здесь играют образы лица и кольца – символизирующих магическую ритуальность происходящего. Лицо, спрятанное в ладони, лицо к костюму, обозначают полное исчезновение человека за актерской маской. Лицо существует здесь как атрибут костюма, который на театральных подмостках как бы заменяет человека. За героем нет человека – его бытийный статус сводится именно к маске, костюму, к игре.
Акт обнаружения идентичности перед лицом «другого» в такой ситуации оказывается невозможным – «собираясь к людям», человек-актер выбирает себе лицо, каждый раз вновь учитывая возможность «отражения» себя в «другом». Здесь человек, по сути, не имеет никаких других оснований своей бытийности кроме этого «отражения», он лишен бытийности и возможности самоидентификации (акта обнаружения и утверждения своей идентичности).
Наконец, в финальном четверостишии автор письма эстетически завершает свое «произведение», но парадоксальным образом это выводит его за пределы эстетического существования, возвращая к самому себе – живому человеку: «Я сам таким пытался быть, Да только плохо выходило».
В этих самых словах актер смотрит на себя со стороны, рефлектирует в отношении своего «актерствования», поэтому выходит из своей роли в какой-то уже «внеактерский» план, в план вновь обретенной аутентичности.
В то же время эти две строки звучат в сугубо этическом, даже морализаторском ключе, как бы возвращая ситуацию превращенного бытия человека-актёра к началу, к человеку живому, непревращенному.
Мы видим, что вначале моральный поиск оборачивается актерством, но в финале актерство оказывается несостоявшимся, жизнь вмешивается в это «актерствование», герой выходит во «внеактерский», жизненный план, и роль «проваливается», «выходит плохо», а на первый план выдвигается подлинный человек как таковой. Эстетическое существование оказывается преодоленным.
Хотя все равно остается и эстетическая перспектива видения ситуации – ведь можно утверждать, что перед нами всего лишь хорошо сыгранная роль «Плохого актера». В такой перспективе эстетическое видение поглощает этическую составляющую.
Состояние тотального актерства и состояние морального поиска сосуществуют в данном лирическом высказывании на равных правах. Подчеркнем, что этический момент здесь не входит в эстетический, как его элемент, а находится с ним в диалогических отношениях.
Эстетическое завершение не снимает этического напряжения, заявленного в самом начале, не поглощает его, а скорее до предела его заостряет. Два вектора человеческого осуществления: эстетический и этический – во взаимодействии формируют цельного поэта, не изменяющего себе-человеку, а эстетическое видение не исключает подлинного реального существования человека, вступая с ним в диалогические отношения.
Мы рассмотрели текст письма поэта как высказывание, которое можно видеть в двух перспективах – условно говоря, морально-исповедальной и эстетической. Отметим, что эстетическая перспектива восприятия и эстетическое завершение оказываются возможными благодаря взгляду другого, который охватывает все событие письма как целое.
Этот взгляд принадлежит лирическому герою поэмы «Чужое письмо» - именно он оказывается случайным «зрителем» этой «исповеди-актерства», его глазами читатель читает письмо, и именно лирический герой «обрывает на полуслове мучительную речь» этого поэта в письме, его взгляду принадлежит момент формального завершения.
На удивление оказывается, что лирический герой поэмы тоже поэт. А после прочтения письма в реальность его существования как человека вторгается другая эстетизированная реальность этого письма:
Нехорошо, нехорошо
Читать чужие письма… Что же
Я в круг чужой тоски и дрожи
Попал, как белка в колесо?
Нет, в том нечаянном кругу
Уже мои кочуют пени…
Героя охватывают те же сомнения, что и автора письма, а его существование оказывается во власти той самой магической силы, «злой воли», которая действовала в отношении поэта-актера, о чем идет речь в письме. Свидетельством этому служит постоянное появление образов лица и кольца – центральных образов письма – в высказываниях героя и в его жизни. Указанные образы возникают в ключевых для сюжета поэмы моментах. Например, в эпизоде раздвоения личности двойник предлагает герою жить «без лица».
Образ «лица» традиционно трактуется в двух противоположных отношениях: с одной стороны, лицо подвижно, переменчиво – это вечно изменяющаяся маска «ускользающего» от самого себя и от других человека. А с другой стороны, лицо – это человек, не телесный, а духовный. На лице протекает жизнь человека, лицо – история человека. Лицо – это, то каким другой видит человека, лицо – это встреча человека и мира, это вопрошающий и ответственный человек, разный, но при этом всегда один и тот же, лицо – это опредмеченная идентичность человека в своей амбивалентности: постоянно ускользающая и подвижная и при этом всегда одна и та же.
В статье «Лицо» авторы «Новейшего философского словаря» предлагают такую трактовку культурологического смысла этого образа: «Диапазон возможных смыслов и символов, закодированных в категории лица как означающего, безгранично широк: от посмертной маски, символизирующей наличие у человека единственного лица (исчезновение дистанции между лицом и его выражением, образом – одна из ипостасей смерти и смертности индивида) до феномена беспредельной многоликости образа лица…» [8, с. 560].
Кольцо также символизирует некую враждебную магическую силу, действующую на героя, втягивающую его в свой круг – силу, которой он должен противостоять, чужую волю, волю другого бытийного плана.
Граница между подлинной реальностью жизни героя и условно-эстетической реальностью письма исчезает. Герой-поэт становится пространством диалога двух реальностей, субъектом, обращенным к поиску своей идентичности как человека и как поэта. Его идентичность обращается в длящуюся проблему, в которой зияет то эстетический, то подлинно-реальный смыслы. Предзаданное тождество самому себе утрачивает свои основания, и моральная и эстетическая активности героя направляются на поиск самого себя, на восстановление своей идентичности.
Нужно отметить, что с эстетическим существованием лирического героя связана интенция автора-творца (автора художественного). Ведь герой постоянно натыкается на феномены «лица», «кольца» (сквозные образы поэмы), постоянно использует эти маркеры в своей речи но, так сказать, «не узнает» их, они остаются для него реалиями жизни, пусть и знаковыми. Видение этих феноменов как художественных образов и видение душевного разлада и житейской неурядицы героя как следствия действия магической силы письма, его «злой воли» – эти моменты лежат за пределами кругозора героя и относятся к кругозору автора художественного, чье видение целиком эстетическое.
В этой логике проступает особая связь действия письма на героя и эстетической активности автора. Пожалуй, письмо, которое неизвестным образом попало в комнату героя, и есть «дело рук» автора (действие его интенции). Он специально «одарил» им своего героя, чтобы вселить в него свой душевный разлад и спровоцировать аналогичную конфликтную для бытия ситуацию, ситуацию утраченной идентичности, требующей ее восстановления. Автор-творец смешивает в бытии своего героя эстетическое существование и подлинное реальное существование, как они смешаны в бытии самого автора-творца, лирического субъекта целого произведения.
И, если данная мысль верна, то остается констатировать, что жизненная реальность письма оказывается жизненной реальностью автора-творца, особым образом помещенная внутрь произведения. Но автор-творец в жизненной реальности и есть автор-человек, а значит – проблема именно его идентичности оказывается сердцевиной и главным содержанием всего произведения. Эстетическая реальность как бы «смешивается» с подлинной реальностью и открывается в «большую» жизнь.
Мы видим, что проблема идентичности субъекта в лирическом целом актуализируется на всех уровнях произведения вплоть до автора-человека, и, в конечном счете, размыкается в подлинную реальность. Реальность лирического вымысла и реальность подлинного существования предстают сообщающимися вселенными, сходящимися в авторе-человеке, авторе-творце.
Владимир Соколов начал работу над поэмой «Чужое письмо» еще в 1954 году, а возобновил свой труд только в 1971. Исследователями творчества Соколова отмечается, что по существу поэма не завершена, а тот финал, который у нее есть, явно «прилеплен» автором для вида. Эстетически завершенным внутри себя можно считать только письмо, но не всю поэму, как ни парадоксальна эстетическая завершенность элемента при незавершенности целого.
Одна из лучших поэм Соколова оказывается эстетически не завершенной – почему это происходит? В логике противостояния эстетического и подлинного реального, в логике необходимости сохранения поэтом своей человеческой идентичности, можно утверждать, что Владимир Соколов сознательно жертвует эстетическим содержанием для сохранения в лирическом произведении своего человеческого (а не эстетического) «Я». Эстетически завершить поэму обозначало бы утвердить торжество эстетического над любыми другими формами самоосуществления человека. Но эта незавершенность, открытость произведения в «большую» жизнь, в подлинную реальность позволяет состояться некой новой целостности, где автор-человек и автор-творец существуют в одном измерении, где автор-человек важнее.
Владимиру Соколову удается здесь смоделировать ситуацию эстетического завершения элемента (письма) без завершения целого, а значит без «снятия», без преодоления проблем этического порядка. Он осуществляется как поэт, но при этом не утрачивает подлинного реального существования и свою идентичность как человека.
Обращение к творчеству Владимира Соколова позволяет нам с максимальной отчетливостью увидеть парадигмообразующую для лирического рода литературы установку на сохранение человеческой идентичности лирическим субъектом. Лирический субъект существует на границе подлинной реальности и художественного мира. Он вбирает в себя интенции автора-творца и автора-человека, и при кажущейся двойственности сознания и существования придает лирическому произведению целостность.
Лирический субъект продолжает существовать как живой человек (сохраняется идентичность автора-человека), но переходит и в область эстетического как автор художественный.
Лирическое целое оказывается некой сообщающейся вселенной, в которой сосуществуют, казалось бы, взаимоисключающие системы – завершенная в свете эстетического идеала художественная реальность и открытая и принципиально незавершимая подлинная реальность «большого» мира. Лирическое высказывание служит проводящим каналом, совмещающим в себе традиционно кажущиеся непроницаемыми друг для друга реальности, и эстетическое в этой перспективе видится лишь как одна из ценностей бытия человека.
Библиография:
В дослідженні ставиться проблема ідентичності ліричного суб'єкту в ліричному цілому. Висувається гіпотеза, згідно з якою ліричний суб'єкт розглядається в якості такого, який існує на границі художнього та реального світів, а установка на збереження ідентичності автора-людини (відмінного від автора-творця) в ситуації художньої творчості виявляється принциповою для лірики як літературного роду. Дослідження здійснюється на матеріалі поезії Володимира Соколова.
Міннуллін О.Р., ПРОБЛЕМА ІДЕНТИЧНОСТИ ЛІРИЧНОГО СУБ'ЄКТУ В ХУДОЖНЬОМУ ЦІЛОМУ (НА МАТЕРІАЛІ ПОЭЗІЇ ВОЛОДИМИРА СОКОЛОВА)
Ключові слова: ліричний суб'єкт, ліричне ціле, ідентичність суб'єкту.
Комментариев нет:
Отправить комментарий