Семиотика террикона

Опубликованная версия 

СЕМИОТИКА ТЕРРИКОНА

Миннуллин О. Р.

Кандидат филологических наук, доцент

ГОУ ВПО «Донецкий национальный университет»

Донецк, ДНР

papulia@yandex.ru

В статье представлено описание террикона как знакового структурообразующего элемента пространства шахтерского поселка на Донбассе. Проанализирован «мифологический код» террикона в его соотнесенности с мифологемами горы, «пупа земли», прослежено взаимодействие традиционных мифологических структур с историей, реализуемое в семиотике террикона. Описание дается посредством применения наложения двух перспектив мировидения: детской, восприимчивой к мифу, и объективно-научной. Предметом рефлексии в работе является террикон шахты Калиновская-Восточная (г. Макеевка, 1957-1973).

Ключевые слова: террикон, шахта, семиотика, миф, геопоэтика, сакральное, пространство.

Разработка вопросов, связанных с семиотикой пространства Донбасса, – одно из важнейших направлений работы кафедры мировой и отечественной культуры ДонНУ (см., например, [3]). К этому кругу примыкают исследования, проводимые коллегами других структурных подразделений университета. В качестве примеров укажем на изучение «региональной семиосферы» и «регионального культурного ландшафта» нашего края  [1, с. 111, 113], его геопоэтики (направление, разрабатываемое А. А. Кораблеевым) и имеющие глубокую академическую традицию исследования по топонимии (работы Е. С. Отина). Так что, серьезность и основательная разработанность темы не вызывает сомнений.

Актуальность темы исследования подтверждается мыслью, высказанной в статье «Метафизика городского поселка: к изучению периферийных региональных «территорий» культуры (опыт Донбасса)» исследовательницей А. А. Агарковой: «Научная разработка своеобразия провинциальных локусов (как периодическая потребность осмысления своей духовной идентичности) отразила характерную тенденцию возврата к корням, через осмысление «тыловых» граней своей культуры» [2, с. 109-110]. На эту же тему размышления сыктывкарского ученого И. Е. Фадеевой, указывающей на характерную тенденцию в современных региональных культурологических исследований «видеть в каждом локальном географическом пространстве культурный текст: осмысленное, семиотизированное целое, устремленное к будущим символическим и интеллектуальным трансформациям, определяющим национальную и культурную идентичность, формирующим разные грани бытия и быта» [4, с. 74].

А. А. Агаркова активно применяет метафору «культурного ландшафта», «культурной территории», «рельефа» [2, с. 108] широко разворачивая целый ассоциативный ряд. При этом эта гибкая «образная терминология», колеблется в смысловом отношении, отклоняясь то в сторону «культурной жизни» (предельно метафоризируясь), то в сторону географически понятого ландшафта. Несмотря на некоторую двойственность данной терминологии, отметим плодотворность ее применения при описании соответствующего круга феноменов. В указании на реальную связь ландшафта с его географической конкретностью и непосредственно духовного измерения, культурной жизни, существующей на данной территории, их слитность, «единство природно-географической и духовной составляющей» [2, с. 111], есть подлинный эвристический потенциал. В нашей заметке мы постараемся двигаться по этому пути.

Вместе с этим представляется, что из-за стремления к избыточному теоретизированию, которое отмечается в некоторых культурологических и семиотических исследованиях, зачастую оказывается почти невостребованным непосредственный, первичный опыт наблюдения, контакта и опыт «полевой работы».

Настоящая статья о семиотике террикона – о его символическом смысле, структурной роли в картине мира человека Донбасса, мифотворческом потенциале в современных условиях – опирается, главным образом, именно на этот первичный опыт. Целью представленного материала  является изложение этого опыта и некоторое его истолкование. В этом состоит и новизна, и ценность исследования. В связи с этим приведем  слова вышеназванной исследовательницы «культурного ландшафта» Донбасса: «Рассмотрение малых культурных локусов не потеряло своей значимости, особенно в их нетрадиционных (не «глянцевых»), периферийных формах» [2, c. 110].

Автор представленного материала напрямую соприкасался с описываемым феноменом с раннего детства, которое прошло как раз вблизи одного из живописных терриконов нашего региона – вблизи террикона шахты Калиновска-Восточная (г. Макеевка), или, как он назван в программе Google Earth, – возле «Террикона с головой» (на фото).

Изложенный материал – это, говоря словами И. Е. Фадеевой, опыт «метасимволической афторефлексивности (самонаблюдаемости) культуры», «основанный на интериоризации позиции внешнего наблюдателя» [4, с. 76]. Прежде всего, для удобства передачи непосредственного опыта перейдем к форме первого лица. Я попытаюсь восстановить и зафиксировать воспоминания прошедшего, представив материал, который в будущем, возможно, окажется небесполезным для более вдумчивых культурологических обобщений, посвященных культурному ландшафту Донбасса, его геопоэтике, антропологии, семиотике пространства. В данном тексте я опишу свой субъективный опыт, реанимируя свою детскую картину мира, для которой существен именно мифотворческий компонент. Такой метод двойной перспективы видения (субъективно-детской, наиболее восприимчивой к мифу, и объективно-научной), надеюсь, позволит осуществиться адекватному высказыванию относительно означенной в заглавии темы. Наиболее существенными в теоретическом отношении для нас являются исследования М. Элиаде [6, 7], посвященные мифу.

Благодарю за профессиональную консультацию и предоставление некоторых данных главного геолога шахты Калиновская-Восточная В. А. Тодорова.

История и миф

В раннем детстве у меня было ощущение, что террикон около моего дома существовал всегда. Он попадал не столько в ряд созданных, рукотворных объектов, побочных продуктов хозяйствования человека, сколько в категорию вполне самодовлеющей окружающей природы. Посадка около кладбища, Марьевский ставок (водоем, отчасти созданный работой шахты № 19, отчасти питаемый подземными родниками), речка Калиновая, чрезвычайно ветвящаяся и покрывающая сетью поселок, – все это для детского сознания было феноменами одного порядка – окружающим миром природы. Уже позже террикон обрел какое-то промежуточное положение между природными и антропогенными объектами, но его искусственность, рукотворность, «созданность» до конца я не могу уяснить и сейчас, когда мне известны многие факты его «биографии».

Террикон шахты пос. Калиново-Восточное, конец 1980-х

История поселка Калиново-Восточное, на окраине которого расположен террикон, начинается на заре «шахтной эры» Донбасса. Калиновская Свято-Троицкая церковь – почти ровесница поселка – датирована 1863 годом, а первые горнодобывающие предприятия И. Г. Иловайский («пан Иловайский») открывает на этих землях и вовсе до отмены крепостного права – в 1859 году [5, Кн. 1]. Так вот, со временем «Террикон с головой» в моем воображении становится такой же выделяющейся на воображаемой карте и воображаемой летописи поселка точкой, как церковь, шахта или поселковая школа.

Интересно, что «Террикон с головой» был образован на месте промышленных сооружений когда-то работавшей здесь шахты Капитальная-Нольная (в народе называемой «Нолькой»), которая проработала с 1938-го по 1960-й год. Среди местных использовалось название «старая шахта» – сохранились отдельные разрушенные временем здания этого предприятия. Таким образом, хоть террикон формировался выработками, условно говоря, «молодой» шахты Калиновская-Восточная (которая, к слову, одна из четырех шахт Макеевки, продолжающих свою работу сегодня), но воздвигался он на руинах «старого мира». Было ощущение причастности этого объекта ушедшему, чувство внутренней связи с отодвинутой на абсолютную («эпическую») дистанцию завершенной жизнью, той, что была раньше, до нас, до Отечественной войны, до всего – in illo tempore  [7, с. 77]. Почему шахта называлась «Нольной» мне не известно и сейчас, но в детстве, в духе народной этимологии, я пояснял себе, фактически не верно, но весьма симптоматично, что с этой шахты начинается отсчет шахт (или даже «топосов») Макеевки. Это был, так сказать, «мир номер ноль» (Ю. Шевчук). Тем более это размышление подкреплялось тем, что прилегающую к Калиново-Восточное улицу пос. им. Кирова (Буроза), вымощенную брусчаткой, в обиходе именовали и сейчас именуют «Первый номер».

Террикон располагается в возвышенной части поселка, называемой Катериновкой. Это место получило свое название по имени дочери помещика «пана Иловайского», которой, по местной легенде, в приданое были отданы эти земли еще во второй половине 19 века. Именами своих сыновей и дочерей Иловайский называл первые открытые им шахты на Донбассе. В поселке сохранилось название «панский сад», который в советское время был занят огородами. Ствол же шахты Калиновская-Восточная располагался в нижней части поселка, которую так и называют Калиново – по имени второй дочери того же пана Акулины – Калины. Здесь уместно привести рассуждение А. А. Агарковой о топонимии шахтных поселков Донбасса: «историческая топонимика этих ойкумен отличается и характерным параллелизмом названий: в сознании местных жителей более поздние наименования улиц легко соседствуют с уже архаичными поселковыми именами (к примеру, уже давно закрытых, не
функционирующих шахт)» [2, с. 116]. В описываемом случае топонимия шахтного поселка образовывалась несколькими культурно-историческими срезами: период сразу после отмены крепостного права, довоенное время становления советской власти, вторая половина ХХ века и современность. Террикон, как будто имел отношение ко всем этим временам, и вел воображение куда-то дальше, вглубь истории.

Еще половину столетия назад террикон и шахту соединяла канатная дорога, по которой ездили вагонетки с породой. Дорога была проложена, так сказать, по воздуху, так что вагонетки «парили» над поселком. По рассказам старожилов, дети даже умудрялись кататься на них. Но в  ноябре 1973 года отвал, который осуществлялся на протяжении 16 лет (с самого открытия шахты в 1957 году), был остановлен, и чудо летающих вагонеток осталось тоже в «эпическом» прошлом.

В  момент остановки отвала высота террикона составляла 60 м, а площадь его основания – 25200 кв. м, но со временем насыпь была значительно уменьшена: чтобы избежать самовозгорания столь крупного террикона, его породы разгребала спецтехника. В результате этих работ он приобрел свой аутентичный вид «Террикона с головой».

«Пуп земли»

Представление о горе, холме, как «центральной точке творения», «пупе земли» [6, с. 31-37] является общим для мифологий многих народов, поэтому вполне ожидаемы размышления о терриконе как о середине мира, некой сакральной точке отсчета в пространстве. В  моем случае точно могу сказать, что террикон рядом с моим домом неизменно мыслился как особый, не похожий на другие, точка отсчета и ориентир в пространстве. Террикон обозначал «пространственно-рельефную специфику» нашей части поселка, служил идентификатором местности [2, с. 117], топографической «приметой» при объяснении дороги.

Мифологи многократно варьируют мысль о том, что человек традиционной культуры стремился быть ближе к центру, как к источнику творческой энергии.  Восхождение на вершину террикона было актом такого устремления к центру: детьми мы взбирались на террикон, чтобы просто провести время, поднять себе настроение. Тем более, что он представлял огромный арсенал возможностей для разнообразных игр (игры в «войнушки», катание с горы, швыряние камней «с горы» и т.п.; здесь мы заготовляли «веточки с котиками» для освящения на Вербное воскресенье и даже собирали гигантские грибы, которые нельзя было есть).

Путь на вершину террикона лежал по бороздам, проделанным ручьями, на протяжении многих лет. Эти борозды располагались на расстоянии нескольких метров по всей окружности террикона и образовывали своеобразные лазы, коридоры, упираясь в стенки которых легче было взбираться.

В то время, когда выветривание еще окончательно не разрушило «голову» этого террикона, у него, было даже свое «лицо», увидеть его можно на старых фото. Моя память прекрасно удержала «выражение лица» террикона шахты Калиновская-Восточная. Это было успокоенная и смирная физиономия чудища, послушного и даже одомашненного, точнее собственноручно выращенного. На сетевом ресурсе «Викимапия» «выражение лица» калиновского террикона сравнивают с выражением египетского Сфинкса.

Для моего детского сознания то, что располагалось «за терриконом», было «далеким», находящимся за пределами своего мира. «За терриконом» шла дорога в другой поселок (Буроз), огибающая другие, чужие терриконы, кстати, тогда еще не обсаженные растительностью, дикие, неосвоенные, необжитые – не вполне вовлеченное в культурный обиход пространство.

«За терриконом» с двух сторон всегда были два кладбища – одно поселковое, «свое», а другое – Первое городское (Бурозовское), бескрайнее и чужое. Сейчас его масштабы увеличились до крайности: кладбище заполнило все поле на подступах к террикону, могилы облепили посадку, перешагнули через несколько грунтовых дорог, изрезавших поле – кладбище буквально наступает на террикон. Но, конечно, оно (тоже полное мифологической семантики пространство) не может его поглотить – хоронить на терриконе не станут. Он стоит как великан на страже, не допуская поглощения «тем миром» этого, жилой зоны, улицы, идущей вдоль насыпи, огородов, садов, находящихся по эту сторону от нее.

Вид, открывающийся с террикона, обозначал пределы земли в нашем детском воображении, где-то вдалеке виднелось Макеевское противопаводковое водохранилище, в народе именуемое «Макеевским морем»  (водоем, также образованный в связи с налаживаем добычи угля). Это была «последняя граница» своей ойкумены, а  еще дальше, практически на горизонте, лежал «город», самым высоким зданием которого было, и скорее всего и сейчас остается, здание гостиницы «Маяк» с телевышкой на крыше. Это был другой центр, центр городской, не нашей жизни. Равновеликим «Маяку» представлялся как раз наш «Террикон  с головой».

Если делать круговой обзор с вершины, то вправо от «Маяка» на горизонте виднелись трубы Макеевского металлургического завода и трубы Макеевского коксохима, далее по кругу «колокольня» шахты им. Бажанова (ее триангуляционный пункт, похожий на башню), а дальше бескрайнее бурозовское кладбище, а еще правее посадка, потом степь, на горизонте которой терриконы шахт поселка Ханженково, вблизи которых я никогда не бывал, чуть поближе поселковая Свято-Троицкая церковь, шахтный ствол, школа, дальше какие-то трубы котельных, наконец, девятиэтажные дома микрорайонов Зеленый и Мирный и снова «Макеевское море». Как видно, топографические ориентиры, в основном, шахтные сооружения, заводы, терриконы, урбанистические объекты, а также традиционные кладбище и церковь.

Точками сакрализации, «точками на карте» оказываются объекты двух рядов: 1) имеющие отношение к религии (христианству) и 2) городские и промышленные сооружения, связанные в первую очередь, с советской действительностью и ее промышленным «текстом». Причем происходит своеобразная «интерференция» этих культурных линий. Геодезический пункт невольно хочется назвать «колокольней». В качестве дополнительной иллюстрации такого соединения, смешивания, приведем еще пару примеров: 1) проходная Макеевского коксохимического завода сделана в виде звонницы (колокольни), а рядом с заводской проходной располагается Храм Архистратига Михаила. Другой пример: в комбинате шахты Калиновская-Восточная, в вестибюле здания конторы, обустроен иконостас на всю стену, почетное место в котором занимает образ Св. Великомученицы Варвары, покровительствующей шахтерам (из-за опасной работы у шахтеров есть риск погибнуть без покаяния, св. Варвара оберегает как раз таких людей).

Лет двенадцать-пятнадцать назад половина головы террикона отвалилась. Момент разрушения ускользнул от моего взгляда, но я прекрасно помню обсуждение этого факта местными жителями – это было новостью, событием, «знаком перемен». Ландшафт изменил свой облик, привычный «великан» потерял голову, точнее, полголовы.

Страна Терриконов

Аргументом в пользу представления о терриконе как центральной точке и даже некотором «административном» объекте, способном транслировать в окружающий мир определенную социально-политическую идеологию, обозначать общественное мировоззрение, служат события нашего времени. В 2014 году, когда устанавливалась нынешняя власть Донецкой народной республики, на голове террикона был смонтирован мощный металлический флагшток, на котором поместился флаг России. Флаг на поселковой школе, где обычно проходят выборы, или на здании шахтного комбината, был не так убедителен, как флаг на вершине, на голове террикона.

Во имя исторической справедливости отметим, что несколько этот раз флаг на терриконе срезали, так что для его охранения даже был приставлен солдат с оружием. Но и ему не удавалось уследить за знаменем, и флаг исчезал снова и снова. Наконец, однажды, вместо флага России неожиданно появилось советское Красное знамя, с которым бороться уже никто не стал, его не пытались срезать. Террикон как будто принял это Красное знамя, согласился с ним, потому что это было его родное знамя, и поднять руку на него было уже невозможно. Это знамя оставалось до тех пор, пока оно не обтрепалось и не истлело само по себе, обнажив ржавый каркас флагштока. После исчез и он.

Эта «красная тема» глубоко проникла в мое подсознание. Дело в том, что породы, образующие террикон, это в основном песчаные и глинистые сланцы, которые, находясь в недрах земли, имеют серый цвет. Однако химические процессы и выветривание приводят к тому, что сланцевая насыпь со временем краснеет. И привычный цвет террикона – красноватый. Во всяком случае, террикон шахты Калиновская-Восточная как раз такого оттенка.

Еще лет 25 назад террикон в верхней части продолжал «гореть», из трещин около его «головы» и «груди» шел ощутимый жар, так что даже зимой его макушка не бывала заснеженной. Детьми мы залезали сюда зимой «погреться». Это усиливало ощущение существования «внутренней жизни» террикона. Взрослые пугали нас тем, что в насыпь можно «провалиться» и в назидание рассказывали ужасные, видимо, вымышленные истории об «ушедших под землю», провалившихся в террикон детях. Так что тема взаимосвязи этой «горы» с нижним миром всегда присутствовала.

В завершение несколько слов о совсем уж субъективной вещи – о моих снах, в которых время от времени появляется террикон. Отчасти введение этой темы оправдывается тем, что, по собственным свидетельствам, те или иные сны о терриконе видели и видят и другие люди, живущие или жившие неподалеку.

Мне часто снится сон, что я оказываюсь на неизвестном мне, чужом, отдаленном терриконе, который раскинулся в ширину гораздо более обычного, местами возвышаясь, местами образуя провалы,  – это целая громадная Страна Терриконов. Здесь огромные валуны, образованные «спекшейся»  породой, между которыми проходит извилистая дорога, кругом какие-то разломы. Повсюду работает техника: экскаваторы, погрузчики, изредка в поле зрения мелькают какие-то КамАЗы, но людей не видно. Все вокруг красное, так что пейзаж поистине марсианский (в духе Р. Брэдбери). Я понимаю, что оказался не там, где нужно, что все это только похоже на знакомую местность, и всегда начинаю выбираться отсюда, более или менее успешно.

Есть еще один повторяющийся сон, о проникновении внутрь террикона. Как я уже писал, террикон был образован на месте «старой шахты». Иногда мне снится, что я вместе с какими-то людьми нахожу лаз внутрь террикона. Оказывается, там еще теплится жизнь, сохранились целые помещения, внутрь проведено электричество, но время здесь застыло в прошлом. Иногда я даже встречаю там внутри какого-то вахтера в спецодежде. Внутреннее пространство складывается в странный лабиринт, из которого очень трудно выйти, так что сюжет сна разворачивается в поиск и обретения выхода.

Рискну предположить, что в каком-то пределе террикон все-таки остается чужеродным по отношению к мирному степному пейзажу объектом, и подсознание, вначале вовлекая его в свой оборот, старается после все же избыть его, вытолкнуть из себя.

Естественно, что со временем описанное детское восприятие сменяется иным, миф теряет свою прочность и тотальность власти, но не будет преувеличением утверждение, что отдельные элементы этой мифологической структуры, ее «осколки», «лоскуты», сохраняются навсегда, продолжая играть существенную роль в картине повседневности, в которой мифологическая праоснова зачастую не замечается, но не устраняется полностью. Террикон органично встраивается в так понятую мифологическую картину мира, особым образом структурируя пространство вокруг себя, вписывая свою историю в мифологически понимаемое время, его образ глубоко проникает в структуры подсознания. 

ЛИТЕРАТУРА

1.    Агаркова А. А. Региональные аспекты в современной вузовской гуманитаристике: педагогические проблемы изучения донецкого культурного ландшафта / А. А. Агаркова  // Вестник Донецкого педагогического института. – 2017. – № 4. – С. 107 – 114.

2.    Агаркова А. А. Метафизика городского поселка: к изучению периферийных региональных «территорий» культуры (опыт Донбасса) / А. А. Агаркова  // Вестник Донецкого педагогического института. – 2018. – № 1. – С.108 – 119.

3.    Кравченко О. А. Донбасс как топос и пафос / О. А. Кравченко // Современное есениноведение. – 2018. – № 4 (47). – С. 93– 97.

4.  Фадеева И. Е. Метасимволика культурных пространств: локальный текст в измерении цивилизационной семиотики / И. Е. Фадеева // Человек. Культура. Образование. – 2012. – № 4 (6). – С. 73 – 87.

5.    Хапланов Н. В. Макеевка. История города / Н. В. Хапланов. – В 3 кн. – Донецк: Проминь, 2008 – 2010. – Кн. 1. – 381 с.

6.    Элиаде М. Священное и мирское / Мирча Элиаде; пер. Н. К. Гарбовский. – М.: МГУ, 1994. – 144 с.

7.    Элиаде М. Миф о вечном возвращении // Избранные работы / Мирча Элиаде; под ред. В. П. Калыгина, И. И. Шептунова. – М.: Ладомир, 2000. – С. 23–126.